Я помню себя с четырех лет. Челябинск, 1924 год, НЭП. Из Петрограда моих родителей занесла на Урал революция и гражданская война, произошедшая между пролетариатом, диктатура которого только что была провозглашена, и прочим населением России, к которому принадлежали мои родители.
Наша семья из трех человек занимает просторный особняк в несколько комнат. В огромной кухне русская печь, полати, добела скобленный длинный деревянный стол с лавками по краям. За занавеской деревянные кровати для прислуги. Их две — Домнушка и Нюра.
Домнушка, полная темноволосая немолодая женщина с ясными голубыми глазами, — по хозяйству. Нюра, девочка двенадцати лет, убирает в комнатах, подает на стол, в основном приставлена ко мне — учит умываться, чистить зубы, одеваться, гуляет и играет со мной.
Утром, когда мама и папа еще спят, я убегаю босиком в длинной ночной рубашке на кухню и — бултых в Домнушкину перину! Сижу — щеки красные, волосы в разные стороны, шевелю маленькими ножками по перине, она скользкая, «сатиновая». Смотрю, что делается на кухне. А там вот что: на столе гора теста, и Домнушка ловко крутит из него бублики, окунает их в корчагу с кипятком, посыпает маком и тут же на деревянную лопату в печь, к завтраку.
Кроме особняка, в котором мы живем, у нас есть еще двор и сад. В саду, сплошь засаженном сиренью и акациями, крокетная площадка. Живем широко, постоянно гости, иногда целыми семьями. Взрослые играют в крокет или в карты, дети отдельно. Быстрые легкие шаги и шелест шелкового платья моей мамы я слышу и сейчас, как будто это было вчера.
Во дворе флигелек, надворные постройки, оттуда слышно мычание нашей коровы Маньки. Флигелек — предмет моего постоянного вожделения. Там живет кучер Виктор с семьей. По утрам он возит папу на службу в пролетке, запрягает гнедого Рыжко, а в воскресенье пару — Рыжко и белого Сивко, и мы все едем куда-нибудь «проветриться».
На просторном кучерском крыльце флигеля всегда тесно и весело: собаки, коты, куры, индюшки. Виктор постоянно занят работой в сараях, слышно, как он весело насвистывает или разговаривает с лошадьми. Жена его, милая добрая Аннушка, хлопочет с коровой, доит, откидывает творог, бьет масло. Мама называет корову «голландкой». Держат ее для меня, чтобы всегда имелось парное молоко. Хотя семья наша состоит из трех человек, на кухне постоянно готовят на пятнадцать. Маленьких кастрюлек, как теперь у нас, нет, все чугуны, ведра, корчаги. У нас часто бывают гости. На кухне, как ни зайдешь, за длинным столом постоянно сидят пришедшие и приезжие к нашим прислугам родственники и знакомые, а то и с улицы заходят подкормиться «Христа ради».
Одна часть нашего двора примыкает к школьному участку, обнесенному решетчатой оградой на кирпичном цоколе. Я с завистью смотрю на детей, выбегающих на переменку. Одеты они были кто в чем, форму тогда не носили. Школа мне кажется храмом, золотой мечтой, куда страшно хочется попасть. Я очень хочу учиться. Дома папа и мама постоянно читают мне вслух, а я смотрю на непонятные мне значки в книжке и думаю: «Неужели я тоже когда-нибудь буду читать сама?» Но почему сейчас нельзя? Почему нужно для этого расти
