Среди эмигрантов в Женеве - 2

Пробыв очень недолго в Берне, я поехал оттуда, вместе с Саблиным, в Женеву.

Здесь Саблин сразу повел меня в кафе-ресторан Грессо, где обычно столовались русские, а отчасти и французские эмигранты (бывшие коммунары).

Русская компания занимала столик в отдельной комнате в первом этаже. Ужинали скромно. Но... мне этот ужин показался все-таки слишком роскошным. Особенно поразило меня вино, которое пили обильно, – по моим тогдашним представлениям. После ужина компания принялась петь скабрезные песни. Все это показалось мне весьма «буржуазным», так как во мне еще очень прочно сидели мои настроения киевского периода, когда я считал чуть ли не грехопадением купить апельсин (роскошь, недоступная для народных масс) и колебался брать извозчика, когда мне нужно было далеко ходить, так как бедным людям приходится тащиться пешком даже на очень далеких расстояниях. Конечно, впоследствии я увидел, что в Женеве вино – самая обычная принадлежность стола не только у «буржуа», но и у всех решительно бедняков. Да и блюда, составлявшие наш ужин, не очень уж отличались от тех, которые подавались у Грессо и в других плебейских ресторанах к обеду или ужину коммунарам и рабочим. Наконец, нашему ужину был нарочито придан характер пирушки, на которую приглашены были самые близкие товарищи. Но на меня эта пирушка произвела тягостное впе-чатление, и я ушел к себе в тяжелом раздумье. А между тем, организаторы и участники вечеринки были чистые, идейные люди, преданные революции, и с некоторыми из них мне предстояло близко сойтись.

Здесь были: Ралли, Гольдштейн, Эльсниц, Николай Жуковский, Николай Морозов, Саблин и др. .

Старше других годами был Н. Жуковский. Он эмигрировал в Европу еще в начале или середине 60-х годов и успел настолько освоиться с заграничной жизнью, что стал наполовину французом. Он был одним из ближайших сотрудников Бакунина, хорошо говорил, мог и писать недурно, но как-то отбился от революционной работы и ничего не делал.

О Николае Морозове я много слышал от Клеменца. Рассказывая о «чайковцах», Димитрий всегда с особенной теплотой отзывался о троих: о Перовской, о Кравчинском и о Морозове. О последнем он говорил, как об исключительно талантливом юноше, подающем блестящие надежды.