В моей жизни в Могилеве немалую роль сыграла и семья Гуревича, одного из местных богачей, имевшая некоторые связи с Вильной и с Москвой: жена Гуревича (урожденная Гаркави) была родом из Вильны, брат ее учился в Московском Университете, и она сама затронута была новыми веяниями, проявившимися в еврейской среде.
Для мальчика, лишенного всяких средств и кое-как добравшегося до города из шкловского захолустья, было счастием, что в Могилеве оказались среди евреев эти люди, затронутые новым духом.
Как попал я в круг этих семейств, в точности я не помню.
Помню лишь, что с постоялого двора, куда доставил меня возчик (он подвез меня недалеко от Могилева), я пошел в гимназию. Там я показал мои бумаги – свидетельство об окончании училища, похвальный лист и пр. Инспектор сказал мне, что я должен буду постричь волосы и уплатить за право учения, – кажется, плата тогда была 7 р. 50 к. за полугодие. По-видимому, инспектор послал меня к ученому еврею, а тот познакомил меня с семействами Горнштейна, Гуревича и другими. Здесь все отнеслись сочувственно к моему желанию учиться, устроили «тег», то есть, распределили между собой, в какой день недели в каком доме буду я кормиться.
Я не отдавал себе ясного отчета в том, почему все эти люди готовы помогать мне. Но я смутно чувствовал, что здесь дело идет не о милостыне, а о чем-то ином, – что здесь сочувствуют тому, что еврейский мальчик будет учиться и окончит гимназию.
Как я уже сказал, первое время я ночевал на постоялом дворе, в пустых телегах – фургонах, а потом у дяди; несколько недель спал у Гуревичей, с младшим 10-летним сыном которых, Гришей, я подружился, – эта дружба сохранилась между нами и позже, и не раз в тяжелые для меня дни Гриша Гуревич выручал меня. Спустя некоторое время, меня взяли к себе Горнштейны.
