Седьмого декабря женщины в бараке назвали мои прохаживания вокруг печки беспокойными, напутствовали меня: «С Богом!» — и проводили в лазарет. Там подтвердили ранее сказанное: «Не нравитесь! По всему видно, сказалась работа в наклон».
Чувствовала я себя скверно. На третий или четвертый день состояние ухудшилось. Я видела: врачи растеряны, спорят. Сцепив зубы, я терпела, мучилась. Кто-то наклонился ко мне:
— Филипп Яковлевич волнуется. Звонит по селектору каждый час.
Расслышала и другие слова:
— Кесарево сечение…
Потеряв представление о времени, о достоверности происходящего, куда-то отплывала. Мука и боль выцарапывали оттуда. Не оставляло постороннее удивление: «Почему же мне ничем не помогают? Чего они ждут? Ведь я умираю».
Суматоха. И снова заминка. Хотели, видно, сохранить и меня, и ребенка. Боялись ударить лицом в грязь перед вольным коллегой. Престиж был важнее, чем я.
Потом раздался низкий возмущенный голос зашедшей сюда начальницы сангородка Малиновской:
— Вы что, с ума сошли? Не видите, что мы ее теряем! Немедленно кладите се на стол. Кесарево!
И почти тут же чей-то облегченный возглас:
— Приехал! Приехал! Скорее, Филипп Яковлевич, скорее!
Едва ли доверяя действительности, я увидела над собой сосредоточенное лицо Филиппа, услышала его энергичный приказ персоналу:
— Шприц с питуитрином! Мелкими порциями хинин. Еще шприц.
— Сейчас! Сейчас все будет хорошо! Ты меня слышишь? Постарайся делать все, что я буду говорить. Понимаешь? Слышишь? — спрашивал он меня.
Я его очень ждала. Он приехал. Я — дотянула. Но какая беспредельность в боли!
Теперь командовал он один, приподнимал мне голову, давал что-то пить. Опять уколы. Снова его шепот:
«Сейчас все будет хорошо».
«Я родила сына.»
«У меня сын. Я жива. Филипп рядом». Филипп держит его на руках.
Его торопили: «Пора, Филипп Яковлевич. Может кто-то нагрянуть. Спасибо. Все. Уходите…»
Скатываясь с кручи, проваливаясь в черноту, выныривая оттуда, еще увидела: Филипп стоит в углу операционной, плачет. И если бы я имела силы выговорить словами глубокое чувство, охватившее меня, это был бы крик-мольба: «Не смей уходить от меня сейчас! Ни за что не смей! Будь рядом! Хотя бы однажды побудь сколько нужно, только так люди становятся близкими». Но оставаться ему, вольному человеку, возле заключенной, в чужой зоне было нельзя.
Свободное копирование
