В глазах Иноземцева — напряженность и тревога. «Пойми, — говорит мне директор института, — я был вчера у Гришина (первый секретарь Московского горкома. — Г. М.), и он мне сказал: «Вы ведь понимаете, Николай Николаевич, как мне тяжело — ведь это случилось в моей партийной организации, в Москве». И генерал из КГБ приезжал. Это гораздо серьезнее, чем вы все думаете».
А случилось вот что: в апреле 1982 года КГБ арестовал двух младших научных сотрудников нашего института, Фалина и Кудюкина, сообщив руководству института, что эти молодые люди создали какую-то антисоветскую организацию и издавали подпольный журнал. Их посадили в Лефортовскую тюрьму. Андрей Фадин был сотрудником моего отдела, способным и многообещающим специалистом по Латинской Америке. После этого ареста начался самый большой скандал в истории нашего института.
Выслушав Иноземцева, я спрашиваю его: «Николай Николаевич, ты мне можешь объяснить, в чем дело в конце концов, почему все это так раздули?» Он смотрит на меня бесконечно усталым взглядом и тихо произносит: «Ну что ты от меня хочешь?»
Действительно, чего я от него хотел? Чтобы он рассказал мне подоплеку этого странного дела? Но он не мог, да и не хотел этого рассказывать, хотя знал, в чем дело, и эта-то подоплека вызвала у него тревогу, перешедшую в панику. Ведь фактически дело не стоило ломаного гроша: несколько молодых сотрудников академических институтов выпускали подпольный журнал «евро-коммунистического» направления. Никакой угрозы для Советской власти в этом не было, кому вообще в нашей стране был интересен еврокоммунизм, это распространившееся в некоторых компартиях Западной Европы течение, критиковавшее наше вторжение в Чехословакию и другие аспекты политики советского руководства? Забегая вперед, скажу, что через несколько месяцев, уже после смерти Иноземцева, все арестованные были освобождены без всякого суда, и дело было прекращено. Почему же первоначально был устроен такой скандал?
Семнадцать лет спустя, просматривая рассекреченные протоколы заседаний Политбюро, я натолкнулся на листок под названием: «О подпольной антисоветской организации в ИМЭМО. Доклад товарища Ю. В. Андропова на заседании Политбюро ЦК КПСС». Оказывается, в апреле 1982 года Андропов сделал на Политбюро специальный доклад, в котором по именам были названы Фалин, Кудюкин и другие участники «группы». Вот такой размах приобрело это ничтожное, в сущности, дело. И об этом заседании, вероятно, информировали Иноземцева, и вот почему он так перепугался. Это было намного хуже, чем беседа с Гришиным. Иноземцев, академик и член ЦК, входивший в брежневский «мозговой центр», понял, что против него лично организована масштабная кампания. Так оно и было: «дело Фадина и Кудюкина» было лишь предлогом, удачно подвернувшимся случаем, а инициатором кампании был секретарь ЦК Зимянин. Не знаю, чем именно насолил ему Иноземцев. Но причем тут Андропов? Я слышал впоследствии такую версию: некий Луньков, один из руководителей Союза студентов СССР, будучи в Грузии, в присутствии иностранцев предложил тост за Сталина, а также одобрительно отозвался о Берия. Переводчица, сотрудница нашего института, сообщила об этом Иноземцеву, а тот — куда-то выше. К несчастью, оказалось, что Луньков — родственник одного из заместителей председателя КГБ, который и пожаловался Андропову, ставшему в это время уже секретарем ЦК. Так возникла уже вторая, кагебешная линия кампании против Иноземцева. В любом случае Иноземцев понял, что его мечтам о большой политической карьере пришел конец, даже если бы он остался директором института.
А в «деле» всплыли новые подробности. Выяснилось, что Фадин встречался на квартире одной нашей сотрудницы с руководителем компартии Сальвадора, который тогда возглавлял вооруженную борьбу против правящего режима, и спросил его: «Где гарантия, что после победы коммунистов в Сальвадоре не будет установлен режим сталинского типа?» Этот разговор был подслушан КГБ и записан на пленку. Молодую сотрудницу, хозяйку квартиры (она тоже работала в моем отделе), дирекция немедленно уволила из института, но произошла накладка: приказ об увольнении был подписан, когда она была на больничном, и она подала в суд на дирекцию, нарушившую законодательство. Я пошел наперекор дирекции и согласился защищать ее на суде; тогда дирекция отменила свое решение и оставила ее на работе.
Свободное копирование
