7 ноября 1937 года мы, как всегда, отправились на демонстрацию. Университет обычно формировал свою колонну на площади Восстания, и потом мы спускались по улице Герцена к Кремлю. Наш факультет шел среди первых, а физический, где учился Павлик, в хвосте, и я всегда, чтобы вместе отправиться домой, ждала его у конца Васильевского спуска, где колонна расходилась. С Аленой мы встретились утром уже на повороте к улице Герцена, и по ее помертвевшему лицу я сразу поняла, что случилось нечто ужасное. Но она ни слова мне не сказала и всю дорогу шла молча, помахивая флажком с лозунгом, какие мы обыкновенно носили на демонстрациях. Подумать только, что и в такие минуты она не рискнула не пойти на демонстрацию! Вот поведение человека того страшного времени.
Только выйдя из колонны на набережной и оставшись вдвоем со мной, она не сказала, а шепнула: «Олечку взяли» (в их семье родителей называли по имени). Ясно было, что отец уже арестован в Донбассе.
Это была знаменитая ночь с 6-го на 7 ноября, «ночь длинных ножей», когда одновременно арестовали большинство депутатов XVII парт-съезда (как известно теперь, около 300 его делегатов, четверть, проголосовала тогда против Сталина) — всю прежнюю партийно-государственную верхушку.
Вскоре до нас дошел со своим факультетом Павлик, и мы пошли — но не домой, а в Леонтьевский к Алене. Нужно было помочь ей привести в порядок дом, перевернутый вверх дном во время длившегося всю ночь обыска, и успокоить бабушку. Последнее оказалось ненужным: железная эта старуха ходила по квартире, сжав губы, и, без единой слезинки, убирала комнаты, не произнося ни слова.
Надо было решать, что делать. Сперва нам показалось, что Алене уже ничего не угрожает: хотели бы взять — взяли бы взрослую дочь вместе с матерью. Но потом на ум пришли некоторые недавние аресты наших сокурсников, детей «врагов народа», например, Вадима Фельдмана, случившиеся не одновременно с арестом родителей, а после некоторого интервала.
Может быть, имело смысл бросить все в Москве и уехать с бабушкой в Чистополь? Может быть, о ней забудут? Но В.М. Бажанов был слишком крупной фигурой, чтобы в его досье не значилось местожительство матери. Найдут и там.
— Молотов! — сказал Павлик. — Страшно, но стоит попробовать все-таки пробиться к Молотову.
Мы вовсе не думали, будто этот человек не причастен к террору или склонен помогать его жертвам, — нисколько! Но все же это был близкий друг семьи, человек, которого именно Бажанов в свое время рекомендовал в партию. Хотя, с другой стороны, именно это обстоятельство должно было побуждать его к крайней осторожности. Могли ли мы вообразить, что впоследствии в ГУЛАГе окажется даже его собственная жена?
Мы колебались, так и сяк взвешивали доводы за и против, но в конце концов все-таки решились: другого шанса на спасение просто не существовало. У Алены был номер его прямого домашнего телефона, доступного только близким. Она позвонила из автомата, и, как рассказала нам, на ее слова «Это Алена» последовал глухой ответ: «Знаю» и молчание. Тогда она спросила: «Что мне делать?» - и он ответил: «Живи спокойно» и отключился.
Все это происходило уже после праздника. А для понимания того, какими мы были тогда, надо прибавить, что еще ранее мы с трудом достали билеты в «Художественный» на последний сеанс, чтобы посмотреть новый фильм «Ленин в Октябре». Ведь это был не просто праздник, а юбилей Октябрьской революции, 20 лет! И мы, расставшись с Аленой, пошли все-таки в кино. И были в восхищении от фильма — самой мерзкой вершины сталинской пропаганды! Ума не приложу, как все это уживалось у нас в головах.
Правда, мне не удалось досмотреть фильм до конца: весь сеанс меня тошнило, я думала - от пережитых волнений. К концу пришлось просто бежать из зала в туалет. Но причина была другая: оказалось, что я беременна.
Свободное копирование
