Коммунальная жизнь - 3

Вернусь, однако, к Вороньей слободке.

В 1913 году эту семикомнатную квартиру в новом доме купил мил­лионер-мануфактурист Шполянский, владелец текстильных фабрик в подмосковном Богородске (впоследствии Ногинске). В ней были огромная (почти 50 метров) гостиная, кабинет, столовая, детская и три спальни, большая кухня (метров 25) с комнатой для прислуги рядом с ней, ванная и два туалета - для господ и для прислуги. К нашему време­ни столовую разгородили пополам и комнат стало восемь. В них обита­ли семь семей, а количество жильцов колебалось от 25 до 30.

Сообразительный миллионер уехал за границу сразу после Февральской революции. Как рассказывали, он перевел капиталы в швейцарский банк, наличные обратил в драгоценности и, уезжая, имел при себе только чемоданчик с бриллиантами. Вряд ли он полагал, что не вернется, но... береженого бог бережет. А фабрики свои, как и квартиру, он оставил на попечение своего богородского управляющего Николая Дмитриевича Зорина.                                                  

     Дальше все пошло известным порядком: фабрики национализиро­ваны, квартира «уплотнена». Зорину удалось сохранить за собой только две комнаты — большую гостиную и одну из спален, куда он поселил своего племянника Колю.

В бывшей гостиной он жил с семьей, состоявшей из жены Нины Ни­колаевны, молодой, пухленькой блондинки, дочери Тани и тещи Марии Васильевны Никольской, вдовы врача, работавшего когда-то у Шполянского в Богородской больнице. Зорин был, несомненно, талантли­вым предпринимателем и, не случись переворота, он пошел бы далеко. Но переворот случился, и биография его продемонстрировала только поразительное умение извлекать для себя возможную выгоду из любых обстоятельств. В первые годы после революции он продолжал работать в Богородске на государственной уже фабрике. Но едва начался нэп, как он не замедлил броситься в открывшуюся брешь и завел собственное дело, — помнится, небольшой мануфактурный магазин. В 1925 году он, как полагалось, был объявлен нэпманом и выслан из Москвы («минус шесть» — кто теперь помнит, что это значит? Это еще не очень страшно: просто нельзя жить в шести самых крупных городах).

Когда в 1930 году он вернулся, НЭПом уже и не пахло, но наш Н.Д. не растерялся: поворошив старые связи, он сумел устроиться на ра­боту в Центральный универмаг Мосторга (ЦУМ) на Петровке (бывший магазин фирмы «Мюр и Мерилиз») и вскоре стал там заведовать ману­фактурным отделом. Надо понимать, что за доходное это было место в нищей и раздетой Москве 30-х годов! А к концу их подросла дочь, кра­сивая девочка, которую он тут же выдал замуж за перспективного чина из «органов». Мог ли он предполагать будущую судьбу зятя и многих его сослуживцев в последующих катаклизмах этих «органов»?

И даже в глубокой старости Н.Д. не прекращал кипучую деятель­ность. Несколько десятилетий спустя, оказавшись случайно возле свое­го старого дома, я встретила его, уже весьма почтенного старца, гуляю­щего с несколькими собаками на поводках.

- Как живете, Николай Дмитриевич? — спросила я. - Я что-то не помню, чтобы вы прежде любили собак.

- Какая любовь? - возмутился он. - Я их развожу. И ты знаешь, очень доходное дело!

В квартире нашей он был «ответственным съемщиком». Это он же­лезной рукой наводил общий порядок, раз в месяц вывешивал на кухне расчет доли каждой семьи в уплате за свет и газ, а потом усаживался там и собирал деньги, скрупулезно подсчитывая сдачу. Он очень сер­дился, когда кто-нибудь отмахивался от возвращаемой копейки. Часто это бывала я.

- Ты умрешь под забором, — кричал он на меня, — я тебе это точно предсказываю!

Вообще-то он оказался прав: мы с мужем ухитрились не накопить ни копейки сбережений. Как бы я жила все годы старости, не будь у меня детей?       

Характера Н.Д. был очень твердого и, что удивительно в тех услови­ях, мало чего боялся. Когда в начале 30-х годов НКВД проводил опера­ции по изъятию золота (а на эту семью, конечно, «настучали» — вероят­но, бывшая их прислуга Настя Тишкова), он просидел в тюрьме месяц и вышел, так и не расколовшись. Это ему, разумеется, не помогло: безу­спешно побившись с ним, чекисты арестовали его тещу, а она держалась не более двух—трех дней. При мне (все мы толпились у открытых дверей их комнаты, такова была простота нравов) чекисты по ее указанию сня­ли большую толстую палку - карниз, на котором держалась толстая же занавеска, перегораживавшая пополам огромную комнату, - и из нее, как оказалось, полой, посыпались на ковер золотые десятки.

Перед войной Таня Зорина, бывшая замужем, как я уже упоминала, за чекистом — Колей Викторовым, достигла уровня жизни, полагавше­гося ее мужу по мере повышения в чинах. Им дали отдельную квартиру, его, как и жену, увозил и привозил служебный автомобиль. Таня училась на юридическом факультете — приобретала специальность, подходив­шую для будущей работы в тех же «органах».

Но началась война, и Коля отправился в тыл врага командовать пар­тизанским отрядом. Таня заперла свою квартиру, вернулась к родителям (где и раньше часто живала, ленясь заниматься хозяйством) и стала ра­ботать референтом у весьма высокопоставленного лица на Старой пло­щади, известного Б.Н. Пономарева. Так она оказалась истинной доче­рью своего отца, обеспечив себе благополучие, немыслимое, казалось, в голодающей и воюющей стране.

Когда летом 1943 года я с сыном вернулась из эвакуации, Таня, с ко­торой мы дружили с детства, пригласила меня на ужин, чтобы отметить встречу. Я вошла в их большую комнату и обомлела: стол был сервиро­ван икрой, семгой, несколькими сортами дорогой колбасы и ветчины, фруктами. Каково было это увидеть мне, пережившей голодные зимы в Свердловске - настолько голодные, что мой пятилетний сын забыл, что такое молоко: когда по приезде в Москву я в первый раз принесла до­мой порошковое молоко, полученное по детской карточке, он спросил: «Мама, что это такое?» А они - в сущности, просто обслуга большого начальства - жили в войну совсем иначе.

Дальнейшая судьба этой семьи прошла через свойственные време­ни перипетии. Благополучно вернувшийся с фронта и имевший награды Николай Викторов впоследствии пал жертвой репрессий, обрушившихся на «органы» после смерти Сталина и расстрела Берии. Таня еще раз вы­шла замуж, родила сына, но продолжала жить в прежней квартире. Пара­докс советского быта: имея возможность купить кооперативную квартиру я выбраться из коммуналки (достаточно было продать хоть часть остав­шихся еще от Шполянского мехов в огромных сундуках в прихожей), они не могли этого сделать. В хрущевские времена этому препятствовали ги­гантские размеры бывшей гостиной. Комната, некогда предмет зависти всех остальных обитателей Вороньей слободки, теперь была слишком велика, чтобы ее владельцам могли разрешить вступить в кооператив.