Прежде чем перейти к другой эпохе моей жизни, к юности, нельзя не вспомнить о доме, в котором мы жили почти двадцать лет — с 1928 до 1946 года. Доме на Поварской, жизнь в котором определяла особое самосознание «арбатских девочек», свойственное мне и моим подругам и друзьям отрочества. Арбат и прилегающие к нему улицы и переулки были для нас лучшим и единственным местом на земле, нашей подлинной родиной, «отечеством», как для Булата Окуджавы.
Большой Ржевский переулок, дом 8, кв. 9 — здесь прошло мое отрочество, юность, да и молодость. Я оказалась там двенадцатилетней девочкой, а уехала взрослой женщиной, матерью сына-школьника, с грузом прожитых тяжелейших 30-х годов, войны, семейных неурядиц - позади была уже долгая жизнь, целая эпоха. Но это была эпоха жизни всей страны, и она отразилась в судьбах обитателей нашей квартиры во всей своей полноте, во всех характерных сюжетообразующих подробностях. Мы тогда, вслед за Ильфом и Петровым, усмехаясь, называли нашу квартиру Вороньей слободкой. Но сегодня я оглядываюсь на порожденное советской властью уникальное явление - коммунальную квартиру, на ее неповторимое своеобразие, совсем не с тем насмешливым цинизмом, как тогдашние наши литературные кумиры.
Дом наш — типичный доходный дом, построенный в 1913 году, накануне Первой мировой войны, стоял посреди короткого переулка, соединявшего Поварскую с Большой Молчановкой. Переулок был знаменитый в тогдашней Москве, и каждый дом в нем имел свою историю. Наш — угловой, с него начиналась Малая Молчановка, и на ней примыкал к нему известный, не раз описанный в литературе «дом со львами», сразу после окончания строительства в 1913 году заселенный писателями и артистами, а к моему времени, как и наш, «уплотненный» совсем другим населением.
Теперь я понимаю, что от революции до лета 1928 года, когда мы поселились на Ржевском, прошло примерно столько же времени, сколько от «перестройки» до конца XX века - то есть очень немного. А тогда мне советская власть казалась уже давним, вечным и единственно возможным строем в нашей стране. На самом же деле прошедшее десятилетие еще не успело окончательно вытравить приметы прошлого. Так, в нашем небольшом переулке (хотя он назывался Большой Ржевский, в нем было по нашей стороне всего пять домов; Малый Ржевский переулок, с противоположной стороны Поварской, был еще короче) действовали две церкви: рядом с нами находилась маленькая церковка Бориса и Глеба, окруженная садом — прибежищем всех нас, детей из примыкающих домов; потом, взрослыми, мы гуляли там с колясками наших младенцев, и только после войны строительство массивного здания Верховного суда стерло с лица земли и давно уже закрытую церковь и церковный сад. А в другом конце переулка, где он вливался в Большую Молчановку, стояла одна из замечательных московских церквей — Николы «на курьих ножках» (там в известном романе Алексея Толстого «Хождение по мукам» говели Даша и Катя). В первые годы нашей жизни на Ржевском в обеих церквях еще служили, звонили колокола, теплились свечи. Потом колокольный звон запретили, а церковь Николы снесли в начале 30-х годов, построив на ее месте школу. Еще одна, большая церковь, тоже Бориса и Глеба, стояла в двух шагах от нас, на Поварской, напротив Борисоглебского переулка. Ее тоже снесли и на ее месте построили здание для музыкального училища имени Гнесиных. И нам и нашим родителям все это казалось вполне естественным.
Помню, впрочем, иную свою реакцию на уничтожение храма Христа Спасителя. Он казался мне величественным. Сквер вокруг храма мы с моей подругой Люсей Гениной (она жила в нашем доме, этажом ниже) давно облюбовали и проводили там в каникулы долгие часы, читали, болтали, грызли семечки и наслаждались жизнью. И вдруг храм взорвали. Меня очень поразило равнодушие к этому родителей. Папа, заметив мою возмущенную реакцию, спокойно сказал: «Ну, что тебя волнует? Это эклектическое здание - оно не представляет ни исторической, ни художественной ценности. А место прекрасное — там можно построить что-то действительно ценное».
Свободное копирование
