С осени 1933 года я хожу в новую школу. Снова во второй класс (меня оставили на второй год — так выровняли с остальными учениками мой «незаконный» ещё с первого класса возраст).
Мы учимся теперь вместе с «вольными». Я хожу во вторую смену. Хорошо! С утра я успеваю обежать все три столовые. В школу ходят вместе с нами и сытые ребятишки — дети «вольных».
...Я стою в коридоре. Ребята из «вольных» пинают хлебную корку так, что она летает из стороны в сторону. Вот они бросили свое увлечение — я хватаю истоптанную, грязную корку и съедаю ее. Мне сегодня повезло.
Директор школы Виктор Семенович — рыжий, высокий, злой — вызывает меня к себе и проверяет мои знания.
Это Валентина Михайловна, моя учительница, а его жена, сказала ему, что на вечере, посвященном памяти В. И. Ленина, выступать должен я.
Я рассказал все без запинки, только голову опустил вниз и смотрел куда-то в сторону и назад, на свои пятки. Виктор Семенович кулаком поднял мне голову за подбородок — я больно ударился затылком о печь.
Мне сшили белую рубашку и черные трусики. За «казенный» счет. Я должен первым выйти на сцену и открыть вечер. Сцена сделана из сдвинутых столов в коридоре школы. В «зале» собрались ребятишки и родители. Там, в зале, сидит и моя мать: как же, выступает сын — Колька!
Валентина Михайловна подталкивает меня: «Выходи, ну, иди же!» Я вышел и заорал в полный голос так, что на шее, наверное, вздулись жилы:
Радива злые гудят,
Раздается тревожный клич:
- Двадцать первого,
в шесть пятьдесят,
Умер Владимир Ильич!
Наверное, я что-то сделал не так. На меня зверским взглядом глядит сверху вниз Виктор Семенович. Что я сделал не так — и по сей день не знаю...
В школе «позорят» Ваську Готовцева. Васька в третьем классе, но собрали всю школу. Васькин учитель написал мелом на Васькиной шубе: «ВОР». Затем взял его за руки и повел туда и обратно по коридору, между детьми. Шум, крик, смех, хохот! Васька плачет. Он украл у какого-то «вольного» из портфеля хлеб.
Разные были у нас учителя...
Дома откуда-то взялся журнал «Авангард». Что это за слово такое — непонятно. В журнале есть стихи:
Слышите? Песнь о металле Льется по нашей стране.
Стали, побольше бы стали,
Меди, железа вдвойне!
Я заучиваю стихи, мне они нравятся. Нравится сам процесс заучивания. В этом же журнале — «Песня о купце Калашникове». Прочитал я стихи. Заворожили. Выучил наизусть.
Разные были у нас учителя... Шел концерт художественной самодеятельности в «вольном» клубе. Выступали «старшеклассники» — 5-й и 4-й класс. Да и 3-й тоже.
Мне так захотелось выступить! Я пробрался за кулисы, нашел учителя, ведущего концерт, и стал проситься выступить на сцене.
—Что ты расскажешь?
—Стихи про китайских кули...
Мне разрешили. Я вышел и начал читать:
В Пекине люди из разных стран.
В Пекине так много улиц.
По улицам долго бродил Ли Чан,
Забитый китайский кули...
Я очень жалел Ли Чана. Судьба его мне была чем-то близка. Читал я звонко и увлеченно. Мне долго аплодировали. В зале была мать. Мне ещё захотелось выступить.
—Можно я ещё расскажу что-нибудь?
—Что?
—«Песню о купце Калашникове»!
—Песню? Ты будешь петь?
—Нет! Это надо рассказывать...
—Разве песню рассказывают? Песню надо петь,— ответил мне учитель, ведущий концерт.
Пришел однажды из школы, бросил сумку свою фанерную у порога и — к столу. Дома ужинали. Меня ничуть не удивило то, что вдоль комнаты стоят две скамьи, на скамьях в гробу — бабушка Варвара Трофимовна. Удивило только то, что все произошло, пока я был в школе. И умереть успела, и уж гроб где-то добыли так быстро. Наверное, гробы готовились заранее. Поужинал — и спать.
На другой день бабушку схоронили на Каменском кладбище. Никто не плакал. Бабушка умерла с голоду.
