Это было давно - 7

 Но возвращаюсь в Уфу, вернее, в Куйбышев, куда мы переехали, видимо, летом 1937 года. Поселились сначала у Ковалевских. Дядя Юра был как-то связан со строительством, и он со своим приятелем в самом центре Куйбышева на улице Фрунзе надстроил второй этаж у одноэтажного каменного дома. Получились у них две трёхкомнатные квартиры, в одной из них он поселился с тётей Ирой. Попадали они в свою квартиру прямо со двора по большой наружной металлической лестнице. Жива эта лестница до сих пор. Когда я последний раз был в Самаре году в 1989, поднялся к тёте Ире именно по ней.

   У них же жила бабушка Варя, но с тётей Ирой у них отношения были сложные и в дальнейшем, бабушка всю жизнь до самой своей смерти в 1959 году в Таллине, прожила с мамой.     Мама рассказывала, как они с тётей Ирой ходили гулять со мной в парк над Волгой. При этом они придумали развлечение себе и мне. Парк этот расположен на склоне холма, холм кончается обрывом в Волгу. Тётя Ира стояла с моей коляской наверху, мама спускалась вниз и давала тёте Ире знак. Тётя Ира отпускала мою коляску, и я нёсся к маме, которая ловила меня. Мне это очень нравилось, им тоже. Потом мама со мной поднималась вверх, а ловить меня спускалась тётя Ира, потом снова мама. Все были очень довольны, всем было весело. И вот однажды, я в коляске сижу около тёти Иры, мама спускается вниз. Тётя Ира, видимо, на что-то отвлеклась, выпустила коляску из рук. Я от нетерпения стал дёргаться в коляске, она и поехала. Мама потом много раз рассказывала, как она идёт по дорожке вниз и вдруг мимо неё проносится коляска и я, в восторге от скорости, хохочу в ней, только волосёнки развеваются на ветру. Что кричала и как, она не помнит, но видимо очень громко и выразительно, потому что какая-то парочка, которая сидела в кустах у обрыва, моментально выскочила оттуда. Парень метнулся и успел схватить мою коляску. Вручая коляску, он очень много чего при этом ей высказал, а сверху уже бежала в слезах тётя Ира. После этого, как я понимаю, мои катания в коляске по склону прекратились. 
   В Самаре, как и в Уфе, тоже было очень много ссыльных, но это был огромный промышленный город, и папа думал, что инженеру-электрику в нем будет легче найти работу, чем в захолустной Уфе. Правда, на первых порах с работой не получалось, и отец перебивался случайными заработками, но однажды он встретил кого-то из ленинградских знакомых, разговорились, тот сказал, что работает на огромной стройке - строительстве Куйбышевского гидроузла. Строительство это ведётся под эгидой НКВД (Народный Комиссариат Внутренних Дел, в который тогда входила и система госбезопасности) и предложил отцу идти работать к ним. Отец сказал, что его только что освободили из ссылки и с такими анкетными данными вряд ли его возьмут в эту систему, на что тот ответил, что у нас половина ИТР (инженерно-технических работников) с такими же анкетными данными.   Отец пошёл устраиваться и, к его удивлению, его приняли. В анкете на вопрос "социальное происхождение" он ответил нейтрально: "из семьи военнослужащих", хотя имелось в виду из какого класса: дворян, крестьян, рабочих и т.д. человек вышел. Но и такой ответ кадровиков удовлетворил и с 1937 года папа проработал в этой системе, по-моему, по 1971 год. Сначала это был Главпромстрой НКВД, потом Главпромстрой МВД, а где-то с конца 1950-х Монтажный главк Министерства Среднего Машиностроения, или, теперь уже легендарного Средмаша. Сейчас это Минатом РФ, в котором почти по сорок лет отработали и мы с братом Всеволодом.   Получив работу в этой системе, отец стал неплохо по тем временам зарабатывать, семья стала лучше жить, несмотря на прибавление: 26 января 1938 года на свет появился Всеволод Игоревич Филимонов, по-семейному, Дод. Рассказывали, что я не очень приветливо встретил появление младшего братца. Додка родился семимесячным, часто плакал, это, судя по всему, раздражало меня, потому что я предлагал вернуть его обратно.   Додка был искусственником, видимо, из-за преждевременных родов у мамы не было молока. Однажды, прибежав на Додкины вопли, родители увидели, что я отобрал у него бутылочку с молоком и луплю его этой бутылкой по голове. Хорошо, боковая решётка кровати не давала мне размахнуться. Уж не помню, в результате физического или морального воздействия до меня дошло, что я, как старший брат должен любить его и заботиться о нём. Но внушение было действенным. Я, видимо, настолько проникся чувством ответственности, что однажды, когда мы с ним были вдвоём в комнате, и он начал плакать, я, решив, что он голоден, взял каравай хлеба и положил ему на лицо, мол, ешь, сколько хочешь. Хорошо, кто-то из взрослых вошёл в комнату и успел снять каравай с задыхающегося, уже посиневшего Додки.     С Куйбышевом связаны и мои первые воспоминания. Мы снимали квартиру в каком-то доме, я помню этот дом, помню дворик, где мы играли. Помню, мне почему-то очень хотелось посидеть на окне, которое выходило в небольшой тёмный сад. Мама с бабушкой были против, но папа усадил меня на открытое окно и накрыл своим пиджаком. Я был счастлив. Вскоре я заснул и свалился в этот самый сад. Вряд ли я очень ушибся, окно было невысоко от земли, но с перепугу орал, как иерихонская труба, а мама с бабушкой говорили смущённому всем этим папе, что, как всегда, они были правы и что нужно было слушать их.   Мама рассказывала, что в этом доме они чувствовали себя неуютно. Дело в том, что решив уехать от тёти Иры, они стали искать, где бы снять квартиру, что в те годы в Куйбышеве было непросто, население его за год-два значительно выросло за счёт "бывших", высланных из Москвы и Ленинграда.   Кто-то посоветовал папе обратиться по этому адресу. Он пришёл, его встретили две пожилые еврейки и очень старый еврей в ермолке, их отец. Они тепло отнеслись к папе, и вопрос быстро был решён. Но все изменилось, когда туда приехали мы все. Дело в том, что папе в наследство от его деда Леонида Матвеевича Дембовского достался крупный польский нос, который эти дамы приняли за еврейский. Увидев нас, они поняли свою ошибку и, как стало ясно из их разговоров, русским они сдавать комнату не хотели. Очень неодобрительно они отнеслись и к Тэки, особенно, старый еврей. Кое-как родители с ними договорились, но отношения были довольно натянутые. Поэтому, когда папе от работы предоставили номер в гостинице "Националь", это был выход из неприятной ситуации, в которой оказались обе стороны.   В "Национале" мы жили, видимо, в ожидании квартиры, а в 1939 году мы въехали в новую квартиру в доме, который построил для своих сотрудников Гидроузел на углу Самарской и, кажется, Вилоновской, улиц. Это был большой белый дом Г-образной формы. Рядом с ним был ещё один большой дом - госпиталь. И в финскую, и в Отечественную войну он был полон раненых.   Видимо управдом или какое-то другое официальное лицо водило детей из нашего дома в госпиталь, где они читали раненым стихи, пели и танцевали. Я не был отмечен ни вокальными, ни хореографическими талантами, поэтому только слушал рассказы ребят о раненых.   Здесь же в Самаре мы потеряли Тэки. Когда нас поселили в "Национале", собаку пускать туда категорически отказались. Как не пытались папа с мамой уговорить администрацию, все было бесполезно. Нашли какую-то пожилую пару, которая согласилась взять Тэки себе. Несколько раз Тэкушка убегал от них, прибегал к нашим, но его возвращали обратно. Чтобы не травмировать его и не переживать самим, родители его не навещали. Как только они получили отдельную квартиру, тут же поехали за Тэки, но оказалось, что он умер. Он был молодой собакой, ему было не больше пяти лет. Скорее всего, он умер от тоски. Не смог пережить предательства своих хозяев, ведь он это так понимал.   Когда я вижу таксу на улице, я всегда вспоминаю Тэки, и меня охватывает чувство невольной вины перед ним. Сейчас, спустя более шестидесяти лет после смерти этой преданной собаки, мне хочется завести таксу и назвать ее Тэки, в память о моем давнем друге и защитнике.   Вспомнился ещё один эпизод, связанный с Тэки, о котором мне рассказывали. Как-то мама усадила меня за мой маленький столик, поставила передо мной тарелку с кашей и куда-то вышла. Когда она спустя некоторое время вернулась, увидела такую сцену: рядом со мной сидел Тэки и кашу мы ели вдвоём. Я зачерпывал ложку каши из тарелки и съедал ее сам, потом снова зачерпывал и протягивал ее Тэки, который деликатно ее вылизывал. Потом снова: ложка мне, ложка Тэки.   По рассказам мамы, Тэки появился у нас в конце 1934 года и способствовало этому печальное обстоятельство. До этого у бабушки Лиды в квартире жили сибирский кот Мишка и тойтерьер Дукс. Мишку с Дуксом связывала нежная дружба, хотя Мишка при этом был всегда себе на уме и если они на пару вытворяли что-нибудь, что вызывало гнев бабушки Лиды, Мишка моментально укрывался на огромном буфете из чёрного дерева, достать откуда его было совершенно невозможно, предоставляя расплачиваться за все Дуксу. Ему и попадало всегда под горячую руку, а Мишка осторожно спускался со своего убежища только убедившись, что гнев хозяйки прошёл. Мама часто вспоминает один эпизод, связанный с этой парочкой.   Папа с мамой куда-то ушли, бабушка Лида приготовила к их возвращению обед - нажарила котлет, что в то время считалось деликатесом, потому что с мясом было непросто, и отварила макароны. Все это она положила в блюдо, поставила на обеденный стол и накрыла крышкой в ожидании возвращения сына и невестки, а сама прилегла в спальне с французским романом.   Вскоре ее внимание привлёк какой-то шум в столовой. Она вошла и увидела, что Мишка залез на стол, сдвинул крышку с блюда и пожирает котлеты, периодически сбрасывая макароны стоящему внизу Дуксу. Размахивая французским романом, бабушка ринулась на ворюг. Мишка стрелой взлетел на буфет, и отдуваться пришлось, как всегда, почти ни в чем не повинному Дуксу.   Подобных эпизодов было множество. По части воровства Мишка был хитёр и изобретателен. Дуксу же доставалась всегда малая толика украденного и львиная доля наказания.   В гибели Дукса мама винит себя. Как-то она выводила его погулять и приоткрыла дверь, не успев надеть поводок. Дукс юркнул на лестницу. Мама решила, что ничего страшного, наденет поводок перед выходной дверью из подъезда. Вопреки обыкновению, она оказалась открытой, и Дукс сходу выскочил на проезжую часть улицы. А там ехала "скорая". Погиб Дуксик сразу. Рыдали над Дуксом и бабушка, и мама. Но что удивило маму, не отходил от тела своего друга и Мишка, и из глаз его капали огромные слезы. Мама говорит, что никогда ни до этого, ни после, она не видела, чтобы плакал кот. Несколько вечеров всей семьёй разговоры были только о Дуксике, все это сопровождалось всхлипываниями и сморканиями в платки мамы и бабушки. Атмосфера была тягостная.   Наконец, папа сказал, что выход только один - надо взять новую собаку. Кто-то дал ему адрес, где можно было купить щенка. Они отправились с мамой. Пожилая дама занимала одну комнату в огромной, как она сказала, бывшей своей, квартире. В этой комнате, кроме неё обитало несколько щенков различных пород. Видимо, она жила этим - брала у своих знакомых щенков и продавала их. Сейчас бы это назвали "брала на реализацию". Мама с папой решили взять таксу. Их поразил печальный взгляд маленького пса. Казалось, он полностью разочарован в окружающих и не ждёт уже от жизни ничего хорошего.   Все изменилось, как только его принесли домой. С жуткой скоростью на своих коротеньких лапах он начал носиться по всем двум комнатам, непрерывно лая. Мишка на всякий случай забрался на буфет, а бабушка поинтересовалась, бывают ли собаки буйно помешанными. Наконец он устал и прилёг у бабушкиных ног. С тех пор Тэки стал жить в нашей семье и даже разделил с ней, как я уже говорил, тяготы ссылки.