К счастью, я не застал того времени, когда иметь таких предков, а тем более говорить о них, было просто опасно. Вернее, я был тогда слишком мал, хотя именно из-за своего социального происхождения я родился не там, где должен был бы.
Произошло это событие 9 июля 1936 года в городе Уфе, столице тогдашней Башкирской АССР, куда мои родители были высланы из тогдашнего Ленинграда в 1935 году (сколько же "тогдашнего"). В "Справке о реабилитации" моих родителей, которую я получил в начале 90-х годов прошлого века из ФСК (Федеральная Служба Контрразведки - наследница Чека, ОГПУ, НКВД и прочих аббревиатур одного и того же заведения, главным делом которого была борьба с собственным народом), сказано, что они были репрессированы "по политическим мотивам", как родственники генерал-лейтенанта царской армии Филимонова Николая Григорьевича - моего деда. Подробно о нём я расскажу позже. Вместе с моими отцом и матерью была выслана бабушка Лида - Лидия Леонидовна (ур. Дембовская), жена Николая Григорьевича.
Как известно, после убийства лидера ленинградских коммунистов Кирова, в причастности к которому позже Хрущёв обвинял самого Сталина, Сталин обрушил на страну волну репрессий. Правда, надо сказать, что репрессии начались сразу же после большевистского переворота, и с тех пор не прекращались до смерти Сталина, то есть, более 35 лет. Просто в разное время интенсивность их была разной. Теперь в очередной раз взялись за "бывших" - уцелевших дворян, офицеров, священников, интеллигенцию и их потомков. Часть из них была расстреляна, часть посажена в лагеря, часть выслана из крупных городов, особенно, из Ленинграда и Москвы, подальше от Центра. Незадолго перед этим на экраны страны вышел фильм "Весёлые ребята" и популярную песню "Сердце" из этого фильма стали петь с такими словами:
Сердце, тебе не хочется Тургая,
Сердце, ты не стремишься на вокзал,
Мама, как хорошо, что ты простая,
Спасибо, папа, что ты не граф, не генерал.
Вот с папой-то у моего отца и вышла осечка - папа его как раз был генералом. Правда, он умер в госпитале на фронте в 1917 году, но ОГПУ такие нюансы не интересовали. Был Н.Г. Филимонов генералом? Был. Ну, и поехали ребята! 10 марта 1935 года арестовали бабушку Лиду и отца. Старший брат отца, дядя Лёля, к этому времени уже несколько лет сидел в лагере в Кузбассе. Как ни странно, поначалу не тронули маму, хотя с 1927 года их семью, как говорит она, "гоняли, как зайцев": арестовали и посадили в лагерь в Кемь маминого отца, деда Леонида, Леонида Владимировича Истомина. Мамину мать, бабушку Варю, Варвару Александровну Истомину (ур. Бутурлину) выслали в Берёзов, где лет за двести до этого окончил свои дни "полудержавный властелин" Александр Данилович Меншиков. Оставшихся без родителей, троих несовершеннолетних сестёр Варю, Ирину и Ольгу - маму, сначала выгнали из квартиры в Крестовоздвиженском переулке, куда въехал следователь, ведший дело Истоминых, дав им взамен небольшую комнатку в огромной коммуналке в Большом Гнездниковском переулке. А потом, около четырёх лет спустя, когда дед и бабушка оказались вместе в ссылке в Архангельске, дочерям сказали, чтобы они уезжали из Москвы к родителям. Трогательная забота ОГПУ о детях имела под собой практическую подоплёку: освободившуюся комнату занял на этот раз родственник следователя. Видно у него совсем плохо было с жильём. Но в этот раз маме сказали, что к ней претензий нет, и она может оставаться в Ленинграде. Конечно, мама, в духе жён декабристов, сказала, что поедет туда, куда вышлют её мужа. Чекисты не возражали, тем более, что и у них, наверное, был план, спущенный сверху, и лишний ссыльный лишним не был. Не тронули и приёмную дочь бабушки Лиды - Веру Страхову. Страховы были родственниками Филимоновых. О Страховых я расскажу позже.
Надо сказать, что мама была второй женой папы. Первой была мамина старшая сестра - тётя Варя - Варвара Леонидовна Истомина. Она умерла в 1934 году в возрасте двадцати двух лет.
В тюрьме бабушку Лиду и отца продержали неделю и на основании постановления особого совещания при НКВД от 17.03.35 г, (был тогда такой внесудебный орган, когда несколько сотрудников ОГПУ, без прокурора, адвоката и самого обвиняемого, рассмотрев дело, выносили приговор), как "социально-опасный элемент" - родственников генерал-лейтенанта царской армии Филимонова Н.Г, всех троих (вообще-то, была ещё и четвертая - такса Тэки) сослали в г. Уфу сроком на 5 лет.
Уфа была не самым худшим местом ссылки, но в 1935 году её население значительно увеличилось за счёт таких же ссыльных, в основном из Ленинграда. Искать жилье, работу, чтобы обеспечить как-то существование, ссыльные должны были сами. Раз в неделю они обязаны были отмечаться в местном ОГПУ.
За месяц-два население тихой провинциальной Уфы заметно увеличилось за счёт мужчин и женщин со следами былой интеллигентности в одежде, снующих по городу в поисках хоть какой-то работы и дешёвого жилья. Высылая людей из насиженных гнёзд в отдалённые места, не разрешая им брать с собой почти ничего из личных вещей, государство никакой социальной помощи им не оказывало. Приехал на место - выживай, как можешь.
Самое интересное, что часто друг с другом они избегали общаться, подозревая в знакомых сексотов (секретных сотрудников ОГПУ, проще - стукачей), чтобы из ссылки не загреметь в лагеря. И эти опасения не были лишними. Под давлением чекистов, угрожавших и самому человеку, и его семье, люди шли на сотрудничество с ними, и под их диктовку писали доносы на своих знакомых и даже родных. Вот тогда-то и появилось вдруг в нашей стране огромное количество не только немецких, японских, французских, но и парагвайских, и коста-риканских шпионов. Видимо, пополняя образование в вечерних школах, сотрудники ОГПУ на практике применяли полученные знания по географии.
Некоторые из сексотов входили в раж и начинали уже добровольно доносить, оговаривая невинных людей. Что это было? Видимо, иногда, желание таким образом казаться ценным источником информации, чтобы избежать возможности ареста, иногда же, человек, запятнавшись, готов был уже весь вываляться в грязи, иногда писали доносы, чтобы свести счёты со своими врагами или теми, кому доносчик завидовал. Писали соседи по коммунальной квартире на своего соседа, чтобы потом занять комнату репрессированного, подчинённый на своего начальника, чтобы занять его место. Тирания разлагает морально не только самого тирана, но и все общество.
Отец до ареста учился на пятом курсе электротехнического факультета Ленинградского Политехнического института, оставалось только защитить диплом, но теперь это откладывалось на неопределённое время.
Первые месяцы были очень трудными, но потом отец нашёл каких-то знакомых, которые были связаны с работами по электрификации сел Башкирии. Это как раз был период, когда "лампочку Ильича" было решено зажечь по всей башкирской глубинке. Не хватало специалистов по разработке проектов сельских электрических подстанций, и отец стал подхалтуривать на этих проектах, официально не работая в проектном институте. Жить стало легче, хотя работал из всей семьи только он один.
Видимо, изъятие из народного хозяйства большого количества работников, занятых, в основном в интеллектуальной сфере производства, стало сказываться на работе предприятий. Желая хоть частично исправить положение, товарищ Сталин выступил с речью, что, мол, сын не в ответе за отца. Это было что-то новое - до этого считалось, что ты должен нести ответственность за то, что твои предки были дворянами, и вдруг такое. Было от чего оторопеть. Но чекисты все же оправились от шока. Было принято решение, что люди, родившиеся в 1905 году и позже, не успели ещё до 1917 года, по малолетству, проникнуться тлетворным буржуазно-помещичьим духом и поэтому их можно простить и даже дать им возможность честным трудом искупить допущенные ими ошибки в выборе происхождении. Ну, а тем, кого угораздило родиться до 1905 года, никакого снисхождения быть не может. Нужно думать, кем рождаешься.
В результате этого своеобразного умозаключения, постановлением все того же особого совещания от 16.03.36 "ссылка в отношении Филимоновых И.Н. и О.Л." была отменена, так как папе повезло родиться в 1905 году. Так что я, будучи зачат, как ссыльный, хоть и родился в месте ссылки, но был "рождён свободным", как принято говорить в Америке. Бабушку Лиду, которой было тогда 58 лет, оставили отбывать ссылку до конца, то есть до 1940 года.
Формально, родители получили возможность вернуться в Ленинград, но отец решил съездить туда один, учитывая беременность мамы, и предварительно узнать обстановку. Как я говорил, в квартире оставалась Вера Страхова. У неё была плохая наследственность и, когда она осталась одна, генетика, хоть большевики её и отрицали, доказала, что она - не "буржуазная лженаука". В соответствии с её законами, как и её родители, Вера спилась напрочь. Все вещи из квартиры, огромная библиотека дяди Лёли были проданы, у неё осталась только одна комната, которую она превратила в притон для таких же пьяниц, как и она. Когда отец увидел всё это и предельно эмоционально высказал ей свою точку зрения на её поведение и своё к ней отношение, Вера быстренько побежала в милицию и сообщила, что она, как честная советская гражданка, обязана заявить, что у неё на квартире скрывается сбежавший из ссылки некий Филимонов, который к тому же угрожал ей, честной советской гражданке, физической расправой. Папа был человек горячий, к тому же в молодости занимался боксом, так что свои угрозы мог привести в исполнение вполне квалифицированно, о чём Вера догадывалась.
Милицию, наверное, взволновала не столько вероятность появления на роже Веры нескольких лишних синяков, сколько возможность отловить беглого ссыльного. Это зачлось бы при подведении итогов соцсоревнования с другими отделениями милиции. В общем, примчался патруль, скрутил папу, (как позже пел В. Высоцкий: "Супротив милиции он ничего не смог") и представил его пред ясные очи начальника отделения. Так как все документы у папы были в полном порядке, начальник быстро во всем разобрался, мужик он оказался хороший, даже спустя лет тридцать пять, папа тепло вспоминал его. Он сказал в таком духе, что у него нет никаких оснований задерживать папу сейчас, но если он сейчас его отпустит, тот пойдёт к Вере разбираться и тогда-то уж точно у милиции появятся основания задержать его, и не просто задержать, а задержать на несколько лет. Сказал он папе примерно так: - Давай-ка, голубь, переночуй у нас, а утром мы тебя проводим на вокзал, и мотай обратно в свою Уфу. Здесь тебе делать нечего.
Так, вопрос о возвращении в Ленинград, отпал сам по себе, а вскоре и я вполне конкретно заявил о своём существовании.
Свободное копирование
