Слева от вокзала размещался ряд дощатых киосков, столовая и пекарня.От привокзального сквера столовую и пекарню отделяла широкая мощеная дорога. Она перпендикулярно упиралась в центральную, самую длинную улицу Ленина. Главная улица имени Ленина была проложена параллельно железнодорожной ветке, вдоль всего Верховцево, от начала до конца.На пересечении этих двух улиц, лицом к главной, по обе стороны дороги были установлены две большущие светло серые статуи. На высоких, выше человеческого роста, квадратных, оштукатуренных постаментах стояли изваяния вождей. С одной стороны - Ленин. С другой - Сталин. Оба, указывали дорогу в светлое будущее. Куда-то неопределенно вперед и вверх. Тогда всякие гипсовые статуи девушек с веслами, пионеров-горнистов и красноармейцев в буденовках украшали парки и главные дороги. У нас это были вожди Советского государства.
На судьбоносном съезде Коммунистической партии в 1961 году Никита Сергеевич Хрущев в своем закрытом докладе развенчал культ личности Сталина. Помню, проходили "закрытые" партсобрания на производствах, в больнице. Об этом шепотом говорили дома на кухне, что б мы, дети, не слышали. Произошли некоторые метаморфозы и с главными памятниками. Спустя какое-то время однажды ночью гипсовые статуи исчезли, а на их место водрузили огромные такие же серые гипсовые шары. По одному на каждый постамент. Тихо, "без шума и пыли", чтоб не привлекать внимания народа, делали это под покровом ночи. Когда совершаются все неблаговидные поступки. Шары эти своей полной бессмыслицей ничего не символизировали и абсолютным отсутствием художественной ценности не воспитывали "чувство прекрасного" у верховчан. Я думаю, надо было чем-то заполнить монументальные пустующие постаменты. Разрушить все "до основания" в этот раз почему-то не рискнули. Может, рассчитывали, что народ просто не заметит "потери бойца". Слишком радикальных перемен демонстрировать не торопились. Перемены, конечно, заметили все, но старались это привселюдно не обсуждать. Деликатно помалкивали. Не сговариваясь. Боялись.
Верховцевский базар. Здесь был и остается самый дешевый рынок, а по-местному, базар. И сейчас некоторые любители из областного центра приезжают на выходные утром на базар, чтобы купить по городским меркам за бесценок молоко, мясо, сливки, творог, картошку, помидоры, огурцы и любые фрукты. Рано утром в воскресенье, а потом и в субботу, когда Никита Сергеевич Хрущев ввел такую невидаль, как два выходных дня, с рабочего, утреннего, поезда с вокзала на базар устремлялась толпа бойких молодух и резвых старушек из близлежащих сел с большими плетеными из камыша кошелками. Кошелки несли в руках и еще, связанные попарно, перебрасывали через плечо. Фрукты и овощи носили в цинковых ведрах и холщовых мешках. Тележки "кравчучки" появятся почти полвека спустя. Таскали все это на себе и торговали в, основном, женщины. Они проносились дружной ордой, стремясь занять лучшие места на местном базаре. Он располагался недалеко. Надо было выйти с перрона на привокзальную площадь, основную часть которой занимал сквер перед вокзалом. Вдоль этого сквера пробежать к улице Ленина, и обогнув, величественную статую одного из вождей, свернуть налево, пробежать мимо сельпо и оказаться на базарной площади. На базаре в то время было некоторое количество деревянных ларьков. Они стояли с одной стороны вряд почти вплотную друг к другу. Низкие, с пологими серыми шершавыми крышами из толи. Сквозь щели между досками с облупившейся темно - зеленой краской виднелись полупустые полки. В каждом ларьке продавали свой товар. В одном крупу, бочковую селедку. В другом - хлеб. Разливное пиво из огромных бочек со специальным насосом сверху или арбузы, сваленные горой. Напротив ларьков стояли ряды грубо и наспех сколоченных прилавков. Но основная масса продавцов размещала свой товар прямо на траве, ящиках и привезенных с собой чистых тряпицах. Молоко было в макитрах, крынках и алюминиевых бидонах. Крынки (по-украински макитры) - это такие глиняные, круглые горшки, не очень высокие, с горлом сверху, на подобие воронки. Цвета от соломенного до темно-коричневого. В крынках привозили в основном топленое молоко кремового цвета, ряженку с запеченной коричневатой толстой корочкой-пенкой сверху. Сметана и сливки были тоже или в таких глиняных горшках, или в стеклянных банках. Все пробовалось тут же. На тыльную сторону твоей ладони хозяйка алюминиевой ложкой выкладывала горку сметаны, та что пощедрей - горку побольше, скупая - чуть. Ты слизывал эту сладковатую, а кое-где кисловатую или даже горьковатую (якобы от той горькой травы-полыни, что жевала корова) сметану и так выбирал качественный продукт. А сливки - это не жирное молоко, как принято сейчас на молзаводах - это такая высококачественная, более сладкая и вкусная как крем сметана, которая на холоде на следующий день превращалась в твердую массу и уже мазалась на хлеб как масло. Они, конечно дороже, но и вкусней. Сметану собирают сверху скисшего предварительно молока, а сливки, отделяют от молока свежего на специальном сепараторе. Поэтому сметана с легкой кислинкой, а сливки - сладкие. Сливочное масло продавалось в форме лодочки, завернутое в капустный лист, весом где-то по 300-400 грамм. С выступившими на нем росинками влаги. Оно было золотисто-сливочного цвета и запаха. Творог привозили в больших марлевых узлах. Он тоже у каждой хозяйки был разного цвета - от голубовато-белого до розоватого. Разного запаха, плотности, влажности и вкуса. И пока всего этого напробуешься - вполне наешься. Иногда по воскресеньям я старалась не проспать и бабушка брала меня с собой на базар. У нее были свои знакомые молочницы, у которых мы все это покупали и несли домой. Впрочем, и спустя полсотни лет на украинских базарах мало что изменилось - все можно также придирчиво выбирать и тебе щедрой рукой плеснут на ладонь (а хочешь, в пластмассовую крышечку от банки) ложку свежайшей сметаны или маслянисто-тягучих сладких кремовых сливок. Вкуснота! Часто бабушке приносили молочные продукты, курицу или фрукты прямо домой. Приносили в качестве благодарности за лечение. Она категорически отказывалась брать это без денег. И все это знали и старались принести свои дары в её отсутствие. Хоть и мне, и маме, бабушка строго-настрого приказывала ничего не принимать. Но настырные бабушкины пациенты умудрялись иногда всучить нам быстренько какой-нибудь узелок или высыпать ведро яблок, проскользнув на кухню, в любую подвернувшуюся пустую емкость.
Соседи. Вначале бабушка снимала комнату у заведующей детским садом Вороновой. Ее невестка - Любочка потом стала близкой маминой подругой. В последствии с мужем она развелась, из Верховцево уехала, окончила пединститут. Преподавала русский язык и литературу в школе в Днепродзержинске. Знакомство с мамой у них состоялось где-то в начале 1946 года и продолжалось всю оставшуюся жизнь - почти пятьдесят лет. В Днепродзержинске мы знали ее как Любовь Захаровну Яровую. Но об этом позже.
Первая квартира, которую получила бабушка, была в одноэтажном доме барачного типа рядом с больницей. На улице Привокзальной, дом 5. Дом был кирпичный приземистый длинный с основным входом в центре. В коридор со скрипучими дощатыми крашенными полами выходили двери четырех квартир. Они были одно и двухкомнатные. А большой квадратный коридор использовался летом в качестве кухни. Там готовили на керосинках и примусах. Примусы громко гудели. Пахло керосином. Когда становилось холодно, в комнатах топили печки. На них и готовили. В коридоре устраивались застолья по разным поводам. Когда соседи собирались вместе. Это в непогоду. Летом "гуляли" во дворе, за столом как раз напротив входа. Стол сколотили из досок, установленных на двух, вкопанных в землю вертикальных бревнах. С двух сторон - деревянные лавки.
В одной квартире - двухкомнатной, жила Токарева Тамара. Со своей мамой и двумя сыновьями - Вовкой и Славкой. Была Тамара заведующей привокзальной столовой. Крупная, полная, громкая, резкая, короче, с точным попаданием в образ. Старший сын Вовка. Высокий худой длинноносый. Вечно где-то пропадал. Славка был младше меня года на два. Белобрысый, симпатичный, мамой и бабушкой балованный. Мужа у Тамары не было. Тамара дружила с мамой. Потом они всем семейством переехали в Днепр. Тамара вышла замуж. Заведовала кафе "Вечернее", в самом центре города, на главном проспекте Карла Маркса, рядом с гостиницей "Центральной". А дружба продолжалась до самой Тамариной смерти.
В другой квартире, с двумя проходными комнатами, жили Сизенко. Папа был машинистом паровоза. Уходил на сутки в поездки. В черной робе, черной фуражке с твердым блестящим черным целлулоидным козырьком. На околыше по центру скрещенные светло серые молоточки - железнодорожные знаки отличия. На работу брал небольшой фибровый чемоданчик с "тормозком" - едой. Мама домохозяйка - симпатичная, круглолицая, невысокая, полненькая. На голове - свежевыстиранная белая косыночка, туго повязанная надо лбом. Завязывалась сзади, под волосами. В доме всегда чистота и порядок. Были у них три дочери - Нина, Света и Зоя. Нина и Света погодки. Света старше меня на два года, моя подружка. Зоя самая младшая, лет на пять младше меня, видно папа все надеялся, что в семье родится мальчик. Семья была очень дружная, девчонки вышколенные. Со школы возвращались - обязательно переодевались в домашнюю одежду. Даже чулки были отдельно школьные, отдельно для дома. Школьная одежда аккуратно складывалась и вешалась. Каждая на отдельный стул, испачканная тут же приводилась в порядок, рваное сейчас же штопалось и зашивалось. Короче, "порядок в танковых войсках". Дисциплина была железная. Порядок образцовый.
Еще одними соседями были кто-то из сестер Никифоровых. У них было два сына - Борис и Володя. Борис был моряком, уходил в плаванья надолго. Домой к родителям приезжал в отпуск. Мореходное училище он окончил где-то на севере, скорей всего в Ленинграде. Одно время был женат на кинозвезде пятидесятых годов - Эвэ Киви. Это была ослепительная длинноногая блондинка, совершенно экзотическая для наших мест. Изящная, с белозубой улыбкой, голубыми глазами, прямыми шелковистыми блестящими платиново-белыми волосами с густой челкой на лбу. Ее портреты на черно-белых открытках продавались по 7 копеек за штуку в газетном киоске на вокзале. Брак этот просуществовал недолго, год-два от силы, но шуму наделал и славу о себе оставил "вековую". В то время Борис был таинственный и недосягаемый для местных невест капитан дальнего плавания. То ли воображение, то ли память рисуют мне кареглазого, черноволосого статного красавца в белом кителе с золотыми нашивками, пуговицами и погонами. В белой парадной фуражке с золотыми шнурами и "крабом" на околыше, лихо сдвинутой слегка набок. Мы все им любовались и гордились. А эстонская кинодива Эвэ Киви была некоторое время возлюбленной всемирно известного американского певца и киноактера Дина Рида. Из-за своих прокоммунистических убеждений, он покинул свободную Америку и переехал в социалистическую Германию. Дин был идеалист, он свято верил, что добро победит зло. Причем под добром он понимал идею коммунистическую, а под злом - американский империализм. Женат был на немецкой киноактрисе, дочери директора киностудии "Дефа", Ренате Блюм. Но впоследствии, уже разочарованный в идеях всемирного счастья и справедливости, попал в финансовые ловушки и обман, связанный с деньгами, на рижской киностудии. Все усугубилось классическим любовным треугольником. Безумно популярный в 70-х годах прошлого века в Советском Союзе Дин Рид при странных обстоятельствах ушел из жизни, якобы утонув в озере. Последней его привязанностью была Эвэ Киви, по ее же утверждению любовью "неземной и божественной".
Так вот, приехав в очередной раз в отпуск к родителям, вечерами Борис отправлялся на главные и, впрочем, единственные, танцы. Стопроцентная иллюстрация песни - "на побывку едет молодой моряк, грудь его в медалях, ленты в якорях" и далее по тексту о том, что где-то под другим солнцем ждет его подруга нежная. А вы, мол, местные девчонки, расслабьтесь, вам ничего не обломится. Танцы были эпицентром сбора самой активной и продвинутой молодежи Верховцево. Внутри и вокруг танцплощадки собирались группами парни, что-то яростно обсуждали. Кипели страсти, бурлила своя жизнь и музыканты духового оркестра в парке клуба железнодорожников слаженно выводили: "В городском саду играет духовой оркестр, / На скамейке, где сидишь ты нет свободных мест/ От того, что пахнет липой и вода блестит,/ Мне от глаз твоих красивых взор не отвести...". Другой сын, младший был тоже красив, высок. Окончил школу, мне казался очень взрослым. Бегу по двору со сбитыми коленями, мне лет 5, остановит, присядет на корточки: - "Ну, что Светка, давай расти скорей. Выйдешь за меня замуж? Я подожду, пока подрастешь". Я, конечно, кивала, соглашалась, зачарованно глядя на него, и решительно взрослела. Очень его стеснялась - у нас с ним была тайна. Уже будучи взрослой дылдой, где-то в 4 или 5 классе вдруг узнаю, что Володя женится на очень миловидной блондиночке - медсестре с бабушкиной больницы. Она мне тоже нравилась и казалась красавицей. Ох, и царапнуло это меня по сердцу. Не дождался! Обманул!
С одного торца был отдельный вход, там жил начальник станции Верховцево по фамилии Саплахиди. Командирован был по приказу начальства "дороги". Это была молодая грузинская семья. Очень открытая и приветливая. У них было двое детей - дочь и маленький сыночек. Одиссей. Я любила с ним возиться, таскать его на руках. В последствии глава семьи стал начальником Приднепровской железной дороги в Днепропетровске.
Квартиру с другого торца получила моя бабушка. Она забрала из Днепра свою маму - прабабушку Женю, которой было тогда уже за 70.
С другого входа в этом же торце жила семья Лагоды. Глава семьи был тоже железнодорожник, мать работала то ли в детском саду, то ли в больнице. Две дочери - полные противоположности, как день и ночь. Любочка - старшая. Тихая, спокойная, робкая. И младшая Нонна - старше меня года на два. Верховодила всегда в любой компании. Громкая, смелая, вероломная. Её нос казался Ноннке чуть широковат, чем хотелось бы, и она, пытаясь придать ему более изящную форму - сдавливала его деревянной бельевой прищепкой. Ненадолго. Пока вытерпит. С Нонной я тоже дружила. Мы часто бегали друг к другу в гости. Но она чаще оставалась одна, родители были на работе, и там было интересней. Одним без присмотра. Когда нам хотелось сладкого, Ноннка открывала дверцы деревянного двухстворчатого кухонного стола-шкафа. Был он приставлен к окну, застелен сверху цветной липкой клеенкой. Из его темноты тянуло кисловатым, тяжелым застоявшимся хлебным духом. Доставала разнокалиберные куски колотого сахара. Твердого как гранит. Кололи его молотком от одного большого куска. Существовали, конечно, специальные щипчики для колки такого сахара, у бабушки они были. Но в основном эту процедуру выполняли подручными средствами. Мы с упоением сосали и грызли этот сахар. Было так вкусно! Это при том, что у нас дома всегда было что-нибудь вкусненькое - шоколадные конфеты или карамель, квадратные подушечки с повидлом внутри или леденцы - монпансье. Но у чужих всегда слаще. Еще я у Нонны впервые попробовала черный хлеб с подсолнечным маслом. Масло наливали в блюдце, хлеб слегка присаливали и макали в масло. А у Никифоровых и Сизенко я любила лопать вареники. Дома накормить меня была целая проблема - я практически никогда не хотела есть. У соседей лепили большущие вареники с картошкой. Варили, складывали в большую миску и поливали подсолнечным маслом с жареным луком. Настоящая украинская еда! Дома у нас ничего и никогда не зажаривали луком. Впрочем, в детстве никто не любит жареный лук. Варенички лепились миниатюрные, преимущественно со сладким творогом, поливались растопленным сливочным маслом. Ели их со сметаной. Но разве это можно сравнить? У соседей я съедала один, ну может два вареника и чувствовала, что уже объелась. Тетя Валя Никифорова говорила: -Ну, шо "напэрлась"? - Я ей вторила: -Напеллася, - еле слезая с табуретки. Было очень вкусно. Соседи умилялись.
Подружек своих я тоже часто угощала всякими вкусными "едами" (это было Славкино выражение). А сам Славка любил в стакан сметаны насыпать пару ложек сахара, размешать и есть с белым свежим хлебом. Как крем.
Свободное копирование
