Висит на вешалке шинель

Как закончится зима, сразу мне исполнится четыре года! А пока наш детский сад готовится к Новому 1946 году. Мы разучиваем стихи для Деда-Мороза. Текст мне совсем непонятен: что за ШИНЕЛЬ ЗЕЛЁНОГО СУКНА, ПОТЕРТЫ... что за ОБШЛАГА, и странный дым – ПОРОХОВОЙ? Мы стараемся запомнить всё точь в точь, ведь Дед-Мороз принесёт нам подарки за наш труд.

Первый подарок, первое заученное наизусть стихотворение, счастливый материнский взгляд – первые осознаваемые воспоминания разумного существа. Они расплывчаты, как сон: я сижу в санях, меня укрывают тяжелым тулупом. Сейчас это зовется дублёнкой. Лошадь легко тянет за собой сани по замерзшей реке – это самый короткий путь к детсаду, а потом – в большом зале высокая нарядная ёлка. На ней хлопушки, яблоки, цветные цепи из жатой бумаги и печенье, конфеты в блестящей обертке.

Я не помню, как подошла моя очередь к Деду-Морозу, о чем он меня спрашивал, как прошло моё выступление. Вот он заветный бумажный кулёк. Я запускаю в него руку. Первая оранжевая мандаринка на детской ладони, как маленькое солнышко, а за окном сугробы. 

Это было в белоснежной Сибири и осталось в памяти на всю жизнь! Никогда «после» мандарины не казались такими вкусными. Никогда больше материнский взгляд не выражал такой неописуемой гордости за свою крошку. «Потом» пришла привычка, что дочь-умница, с которой строго спрашивалось, когда она не соответствовала этому. 

Ярче помню первый праздник в мою честь, когда мне исполнилось четыре года. Весна только по радио: 
«Сегодня первый день весны!» - с утра объявил звонкий голос диктора. А на улице ещё холодно, но нам в детсадике тепло и весело, особенно мне. На большом торте горят четыре свечи, и вся группа за меня болеет – вдруг духу не хватит. Я загадала желание и дую, что есть мочи, с закрытыми глазами. Под аплодисменты открываю глаза. Удалось, теперь оно должно исполниться! 
Торт съеден, мы устали от беготни и веселья. Пора спать после обеда. Таков режим дня. Это уже стало привычным. Но сегодня все по-особенному: за мной приходит мама с дядей-военным. Это мой папа, и на него все смотрят, а он подхватывает меня и поднимает высоко-высоко и целует...  
- Папа, миленький, - кричу вся в слезах,- я так тебя ждала! И тут просыпаюсь от тряски и понимаю, что это сон. Слёзы радости переходят в слёзы отчаяния, что всё неправда. Но мама утешает: папа скоро приедет. 
Этого «скоро» мы ждали всю весну. Сон сбылся только в июне.

Сегодня утро длинное-предлинное. В сад идти не надо, ведь день называется Воскресенье. 
- Миша, что будем делать с твоей шинелью? – голос мамы из коридора. Меня словно ветром сдуло с кровати. Я уже рядом с мамой. 
- Это «шинель»? Для пущей уверенности я с умным видом спрашиваю: 
- А папино пальто сшито из зеленого сукна, мама? 
- Умница, ты, наша! Все шинели шьются из сукна, а пальто у папы - черное, еще до войны купленное. 
- Мама, можно мне подержать шинель?
- Ой, тяжелая! – вскрикнула я, падая, специально под шинель, чтобы узнать, как порохом пахнет. Запах был противный, но что-то останавливало меня сказать это вслух. 

Мне жаль было папу, который не только бил фашистов, но еще и нюхал этот порох. 
- Папа, хочешь, я тебе стихотворение прочитаю? - Про твою шинель! – и, не дожидаясь ответа, начала:

«Висит на вешалке шинель 
Зелёного сукна.
И дождь, и слякоть, и метель
Изведала она. 
У ней потёрты обшлага,
И выцвел воротник...
.................................
Но я люблю в эту шинель 
Укрыться с головой
И мне мерещатся метель
И дым пороховой».

В четыре года я уже поняла, что если сильно захотеть, то любое желание исполнится. Ведь мой папа вернулся, а именно об этом я сильно думала, когда задувала свечи. Я была счастлива и верила, что это навсегда, не подозревая, как призрачно это чувство. 

Детство еще не закончено, оно будет не хуже и не лучше, чем у моих сверстников. Мое поколение хлебнет не только хорошего, но и много горя, так рано обрушившегося на слабые детские плечи. 
Впрочем, горя на все поколения хватит. Без Горя нельзя полноценно прочувствовать своё Счастье, а тогда мне было непонятно, почему у папы выступили слёзы, когда я закончила декламировать. 
Возможно, это были слёзы счастья, и он только тогда осознал, что войне конец, что эта девочка - его родная дочь. Он вынул из карманов шинели всё содержимое: перочинный ножик, какие-то бумажки и военный билет. Открывает его, а там внутри моя маленькая  фотография, где мне всего полтора года. 

- Тебя не узнать, во какая взрослая стала.

- Миша, так как с шинелью? – голос мамы.

- На твоё усмотрение, но стирка ей не помешает. 

Шинель папа больше не носил, о войне вспоминал редко. Шинель окончила свои дни в селе Сорокино, куда мы ненадолго переехали, по семейным обстоятельствам, но это уже другая история.