Летом это впечатление было еще рельефнее: на Неве не смолкали пароходные свистки, а порой слышалась песня; из Зоологического сада и еще откуда-то, может быть, из Летнего, вполне отчетливо доносились звуки оркестра. Над головой вились в небе с резким, так хорошо знакомым мне, криком чайки, наши волжские мартышки, напоминавшие мне так много свежих, счастливых минут, пережитых мною в молодости.
Последнее слово может показаться странным в устах человека, имевшего от роду не более 24 лет. Но, тем не менее, то, что я испытал и пережил в течение последнего печального года моей жизни, состарило меня сразу лет на 15, по крайней мере, и провело в ней такую глубокую борозду, которую никогда и ничто не может заполнить, борозду, легшую резкой гранью между двумя периодами моей жизни и отодвинувшую их на столь большое расстояние друг от друга, что они кажутся не продолжением, а двумя совершенно самостоятельными существованиями.
Однако во время прогулки мне мозолило глаза присутствие одного из надзирателей и разводящего из жандармского караула. Оба они ходили по дорожке вдоль основания треугольника, составлявшего место нашей прогулки: первый направо от крыльца, а второй налево. Это было постоянным обыкновением, причем Ирод, не довольствуясь столь бдительным надзором, поминутно сам заглядывал из подворотни в маленькое окошечко, забранное стеклом и медной решеткой снаружи, а изнутри завешенное куском зеленой тафты. Она отворачивалась каждые 34 минуты и позволяла тогда видеть щетинистые усы и недреманное око Матвея Ефимыча, неуклонно направленное вдоль дорожки, по которой ходит вверенный ему No 5. Мне никогда еще не приходилось гулять при такой обстановке, и, понятно, в первое время я чувствовал себя как-то не по себе под этими назойливыми взорами.
Когда я вошел в камеру, меня прежде всего поразила затхлость воздуха и особенный, специфический запах, свойственный всем сырым и дурно вентилируемым помещениям, что я заметил только теперь, благодаря сравнению с чистым и свежим воздухом, которым я сейчас дышал. И тут же я узнал, к моему вящему удивлению, что прогулка здесь через день, так что из сорока восьми часов сорок семь и три четверти приходится проводить в сырой и спертой атмосфере нашего помещения {Единственным чтением служила Библия, и я, чтобы продлить запас умственной пищи, читал ее ежедневно небольшими порциями. "Новый завет" был мне хорошо знаком еще на воле, но в "Ветхом завете" многое представляло для меня интерес новизны. С большим увлечением я читал пророка Исайю, этого великого поэта еврейского народа, некоторые псалмы Давида, чудную эпопею Маккавеев. Помню, как однажды, севши читать Библию в очень тяжелом настроении (когда я был, как расскажу далее, переведен в другой номер и вполне изолирован), я почувствовал глубокое волнение и подъем духа, прочтя слова пророка: "А для вас, благоговеющих перед именем Моим, взойдет солнце правды и исцеление в лучах его. И вы выйдете и взыграете как тельцы упитанные, и вы будете попирать нечестивых, ибо они будут прахом под стопами ног ваших..."}.
Свободное копирование
