Походив немного, я лег на кровать и стал прислушиваться. Меня поразила тишина, царившая здесь. В Трубецком бывало так тихо только по ночам, а здесь, за исключением утра, когда водили гулять и больных посещал доктор, постоянно была гробовая тишина. Разве только изредка звякнет шпора или послышатся осторожные шаги унтера, подходившего к двери.
Нужно заметить, что как караул, так и тюремные надзиратели были из жандармов. Надзирателей было четыре, и они дежурили попарно через сутки. Жандармы, занимавшие и внутренние и внешние посты, составляли особую команду, которая и жила тут же в равелине. Меня очень смешило, что начальство находило нужным прятать нас от тех самых жандармов, которые нас караулят. Когда отворялась дверь, а это было при всякой раздаче пищи и всяком посещении Соколова, ибо форточки в дверях были заделаны наглухо, часовой отходил в сторону так, чтобы не находиться против дверей. Когда выводили гулять, часовой должен был удаляться в глубину коридора прочь от той камеры, из которой выходит заключенный. На прогулке присутствовал один и тот же унтер, и квас раздавал один и тот же рядовой.
Конспирация была великая, но в последний год нашего пребывания в равелине стали делать немалые послабления, а именно: часовые в коридоре получили разрешение не бегать от нас, как черти от ладана, и при нашем приближении только сходили с половика в сторону к стене {Унтера-надзиратели никогда не входили в камеру без Соколова, не доверявшего ключа никому из них, но и сам он не имел права заходить к арестанту и говорить с ним с глазу на глаз.}.
Наступил вечер. Часов в семь снова явился Соколов со свитой и, протягивая руку к лежавшим на столе правилам, со злобной улыбкой спросил меня:
— Прочел?
— Прочел, — отвечал я, — и хочу сделать несколько вопросов.
— Например?
— Например: по чьему распоряжению я сюда посажен?
— Не знаю, да и не имею права отвечать на такой вопрос.
— Затем, будет ли комендантское управление доставлять обо мне сведения родным, если они сделают запрос?
— Ни в каком случае не будет.
— Ну а как следует понимать слова правил: "Временно оставленные"? Сколько времени будут держать здесь?
— Будешь сидеть, пока прикажут. Вот и все... На меня, — добавил Соколов, несколько помолчав, сердиться нечего: я исполняю то, что велят. Велят тебя держать буду держать. Велят выпустить сейчас выпущу. — Тут он выпучил глаза и широко развел руками, как бы желая наглядно изобразить тот широкий простор свободы, который он готов мне предоставить... если только это будет ему приказано.
— Я, — продолжал он, сделаю все, что закон позволяет: вот Библия разрешается и, когда разрешат Библию, дам.
— А прогулки?
— Это не от меня зависит. Когда разрешат, буду водить. — И он повел по воздуху ключом, как капельмейстер своей палочкой.
Вообще нужно сказать, что этот ключ был для Матвея Ефимовича чем-то вроде жезла Аарона. Он всегда носил его при себе, ибо камеры запирал и отпирал сам собственноручно, не доверяя столь важной служебной функции надзирателям, и во время разговора любил держать его в руке, как будто затем, чтобы еще более усилить свою жестикуляцию. Он так и врезался в моей памяти с этим ключом в правой руке. И я полагаю, что как апостола Петра, так и Матвея Ефимыча нужно всегда рисовать не иначе как с ключом.
Продолжать разговор, очевидно, не имело смысла, да и тяжело было мне беседовать с этим удавом. Я замолчал, и Матвей Ефимыч молодцевато повернул налево кругом вслед за своими унтерами. Так как обед я выбросил почти целиком, то сильно проголодался и опорожнил всю миску помоев, которые мне дали. После уж я обратил внимание на то, что здесь посуду не берут из камеры, как это делали в Трубецком, а оставляют ее заключенному, предоставляя мыть самому, как он умеет. И так как горячей воды нам не давали, то, понятно, держать посуду в должной чистоте было невозможно: отмоешь разве сало холодной водой? {Тут я заметил, что на миске стоит клеймо: А. Р. 1819 г., а на тарелке Ш. К. 1821 г. (Шлиссельбургская крепость). Когда там перестали держать политических, то все тюремное имущество было передано в Алексеевский равелин.}
Второе, что я заметил в этот вечер, было громадное количество воды, накоплявшейся у меня на подоконнике. Я принужден был вычерпать ее ложкой, но через час весь подоконник был снова залит водой, которая сбегала с него на пол тонкою струйкою. Утром оказалось, что на полу стоит целая лужа, и Соколов, заметивши это, дал мне на другой день большую тряпку, которая с тех пор постоянно лежала у меня на окне, и, когда она пропитывалась водой, я выжимал ее в раковину. Это занятие служило мне некоторым развлечением, и вначале мне было интересно следить за образованием луж, измерять кружкой, за неимением дождемера, количество атмосферных осадков, скопляющихся в моем жилище, и выводить средние цифры за известный период времени. Но скоро это стало мне надоедать, и притом невольно приходило в голову, что пребывание в таком сыром помещении может кончиться серьезной болезнью.
Свободное копирование
