По мере того, как продолжались массовые репрессии, я все чаще и чаще задумывался, в чем их настоящее объяснение. И я пришел к неожиданным выводам.
История двадцатых и начала тридцатых годов — это история непрерывной внутрипартийной борьбы. В то время как партия видоизменялась по самой своей сути, все более превращаясь из политического движения в бюрократически-исполнительную машину, внутри партии различные группы, одна за другой, как бы выпадали на дно раствора в качестве кристаллов беззащитной и бессильной оппозиции. Руководители этих оппозиционных групп не смели обратиться за поддержкой и помощью вне партии ни у себя в стране, ни за границей.
От лидеров рабочего движения на Западе их отделяла стена нетерпимости и конформизма, унаследованного от раннего большевистского движения. Большевизм, по существу, повел не к мировой революции, а наоборот, к полной изоляции от пролетарского движения на Западе, к изоляции от собственного рабочего класса, к полной сдаче на милость Сталина. Идеологические противники Сталина, в противоположность дореволюционным противникам царизма — социалистам, совершенно не пользовались никакой международной поддержкой. Напротив, к началу тридцатых годов престиж Сталина за рубежом возрос, как никогда. Для левых Сталин был героем, для правых — источником стабильности, человеком, положившим конец, с их точки зрения, эпохе Октября. Появление нацизма и фашизма вообще практически исключало самую возможность обращения русских коммунистов-оппозиционеров за иностранной помощью.
Но еще более значительным оказался тот факт, что и сами партийцы — противники сталинизма были тоже безнадежно скомпрометированы в глазах народных масс поддержкой и участием в насильственной коллективизации со всеми связанными с ней ужасами.
Поэтому единственным оставшимся у них оружием был террор: убийство Сталина и его группы. Против террора тоже было много возражений, отчасти идеологического порядка. Большевики всегда возражали против террора, даже в их борьбе против царского режима. Террор (индивидуальный, но не массовый) неоднократно осуждался большевистскими идеологами как политически малоэффективное оружие, вызывающее тяжелые потери в людях, а также трудно поддающееся контролю из центра. Может быть, эта антитеррористическая традиция русской социал-демократии, и отчасти большевизма, и была одной из существенных причин поражения оппозиционных групп.
Сталин же, видимо, полагал, что некоторые из оппозиционных групп не остановились бы перед террором, и считал, что именно в этом, а не в усилении нацистской Германии, таится для него главная опасность. Он полагал, что оппозиция допускает ошибку, не прибегая к террору. Поэтому «большой террор» сталинщины можно считать чем-то вроде профилактической меры против возможного «террора» оппозиции.
Развязав террор, контролируемый Сталиным, правительство не могло уже остановиться. Там прекрасно понимали, что чем шире он сверху, тем больше потенциальное сопротивление, хотя и загнанное страхом в глубочайшее подполье. Поэтому с помощью «большого террора» Сталин пытался проникнуть в самые сокровенные мусли людей и даже в их подсознание. Он был убежден, что в результате проводимого террора где-то должно проявиться противодействие ему, Сталину. В особенности же он боялся оставшихся еще в живых революционных кадров октябрьского поколения, тех, кто был искренне предан делу коммунизма.
Свободное копирование
