В коротких интервалах между сроками Бухштабу и на воле приходилось жить в крайней нужде. По специальности он был экономистом. Найти работу он мог бы только в большом городе, но в больших городах ему жить не разрешали, поэтому он и был лишен средств к существованию. Жена его тоже была меньшевичкой и тоже подвергалась бесконечным преследованиям. В начале тридцатых годов им разрешили жить в ссылках вместе, а потом решили, что такое не соответствует «всей строгости закона», так что даже на поселении им приходилось жить врозь.
В молодости, еще во время революции, Бухштаб был стройным красивым человеком с завидным здоровьем. Однако частые аресты, жестокие допросы, а также голодовки, к которым он прибегал, требуя прекратить преследования товарищей, подорвали его здоровье: у него развивался туберкулез. Бухштаб однажды сказал мне, что объявлял голодовки около двадцати раз. Но обыкновенно голодовки бывали либо безрезультатными, либо те уступки, на которые якобы шла тюремная администрация, оказывались иллюзорными. В результате длительной голодовки он получал разрешение написать несколько писем, хотя запрещение писать письма не имело и до этого никаких оснований.
Когда я в 1951 году впервые попал в ссылку в село Казачинское (Красноярского края), местные ссыльные много рассказали мне о Борисе Манасовиче. После отбытия сроков в казахстанских лагерях Бухштаба и его жену освободили, но им было запрещено жить в европейской части СССР. Им дали «вечную ссылку». А для того, чтобы эта «вечность» не тянулась слишком уж долго, Бухштабу и его жене не разрешили поселиться вместе. Его отправили в Красноярский край, а она осталась в Казахстане. Они писали уйму заявлений с просьбой разрешить им поселиться вместе: Бухштабу в то время было больше шестидесяти, и врачи считали, что он долго не проживет из-за быстро прогрессировавшего туберкулеза. Была у них и другая причина: сам Бухштаб уже не мог работать, а жена его, врач, зарабатывала в Казахстане 600 рублей в месяц. Из своего мизерного заработка она посылала ему деньги. Борис Манасович жил на эти деньги, но их едва хватало на необходимые лекарства. Время от времени другие ссыльные старались передать ему немного денег или какую-нибудь одежду, но Борис Манасович не хотел ничего принимать, так как знал, что и другим живется не многим лучше. Он был еще и подозрителен — откуда, мол, у людей деньги — даже и в тех случаях, когда опасаться, казалось, нечего. Наконец, после двух лет ссылки в Красноярском крае, Борису Манасовичу разрешили переехать в Казахстан. Но добрался он только до села Казачинское, административного центра, куда все ссыльные, меняющие место жительства, должны были заезжать. Накануне отъезда из Казачинского ему стало так плохо, что его положили в местную больницу. Я часто приходил к нему в больницу — здесь началась наша дружба.
Говорили мы, конечно, обо всем, включая международные отношения, положение в Европе и прочее. Но вскоре я понял, что вдобавок ко всем несчастьям Бухштаб как бы закостенел, остановился на том этапе, когда он еще активно участвовал в политической жизни: последовавшие события интересовали его гораздо меньше. Для него не существовало ни революции сверху, осуществленной фактически в тридцатых годах Сталиным, ни войны, ни Гитлера, ни новой волны террора сороковых годов. Он жил далеким политическим прошлым: конфликтом между Лениным и Мартовым, большевиками и меньшевиками. Он считал, что судьба России, а может быть, и всего мира определилась фактом захвата власти большевиками во главе с Лениным, что «умеренные», т.е. меньшевики, были правы с самого начала и что несчастье России— в Октябрьской революции, извратившей ее «естественное» развитие.
Свободное копирование
