Москва 1925 года была все еще Москвой периода НЭПа. В магазинах хватало всего и цены были умеренными. Имелось, конечно, и такое, что иностранцу трудно было заметить, но никаких сомнений в общем росте экономики не могло быть. Поэтому даже мыслящие люди полагали, что противников советской власти оставалось немного — всего каких-нибудь десять-пятнадцать тысяч человек. В общем же и целом, казалось, советская власть пользуется поддержкой масс. Позднее я часто спрашивал себя, не были ли мои впечатления ошибкой, заблуждением. Но уже в тридцатых годах в тюрьме мне часто приходилось обсуждать этот вопрос с разными людьми, принадлежавшими к разным партиям, разным социальным группам, и большинство из них было убеждено, что в случае плебисцита в СССР в 1925 году большинство поддержало бы правительство.
В 1925 году программа Бухарина вовсе не считалась ни «правой», ни «уклонистской». По существу, эта программа совпадала с генеральной линией партии. Если бы линию эту продолжили, если бы сохранили НЭП, поддержанный зарубежными займами, с его благосостоянием для деревни и изобилием продовольствия в городах, то хотя, вероятно, понадобилось бы больше времени на индустриализацию определенных секторов народного хозяйства, все же условия жизни рабочего класса и крестьянства быстро улучшились бы. Появилась бы основа для обеспечения гражданских прав. Не было бы необходимости подавлять интеллектуальную свободу, грубо вмешиваться в литературу, искусство, науку. Я до сих пор не вполне разобрался, являлись ли зажиточные крестьяне, кулаки действительно какой-то угрозой или же просто пугалом. При более искушенной системе эта проблема, вероятно, могла бы быть разрешена, например, дополнительными налогами. Как бы то ни было, невозможно найти оправдание тому взрыву новой гражданской войны, тому террору, которые, как известно, стали неизбежны и сопровождали насильственную коллективизацию сельского хозяйства.
Но если «правых» и «левых» удовлетворяло мирное развитие социалистической демократии, существовала третья фракция, пути которой были иными. Именно эта фракция — Сталин и его окружение — только выигрывали от насилия, от обострения конфликтов. Они выступали за установление мира, хотя и не дружбы, с заграницей, разжигая в то же время подспудную жестокую войну внутри страны. По линии экономики эта группа настаивала на скорейшем развитии тяжелой промышленности.
Бухаринцы, как я уже отметил, всеми силами избегали поводов к преследованиям со стороны НКВД, но не сомневались, что расправы им не избежать. Любопытно, что намек о готовящейся расправе с деятелями бывшей правой оппозиции я уловил примерно за год до бухаринского показательного процесса. Это было во время третьего следствия по моему «делу», кончившегося моим первым смертным приговором. Меня допрашивали о различных беседах, свидетелем которых я мог оказаться. Один из таких вопросов касался Ягоды, в то время только что переведенного на работу в Наркомат связи, прежде возглавлявшийся Рыковым. Хотя такое перемещение не предвещало ничего хорошего, все же формально Ягода в то время был наркомом связи. Поэтому особое значение приобретал вопрос, с которым следователь обратился ко мне: могу ли я подтвердить слова, якобы сказанные Бухариным — «он один из наших». Я взглянул на портрет Ягоды, все еще висевший над столом следователя и наивно спросил, что все это значит. Следователь рассмеялся:
— Если уж мы задаем такой вопрос, то мы знаем, что делаем!
Ясно, что уже тогда начинали втягивать в предстоящий процесс и Ягоду. Поэтому я предположил, что поскольку против «правых» не имелось никаких улик, НКВД занималось сочинением всяких деталей и обстоятельств несуществующего заговора.
Свободное копирование
