* * *
В писательских кругах Москвы меня знали больше как песенника, частушечника, забавника и увеселителя. Русскую песню лучше петь вдвоем или втроем. Судьба свела меня с исполнительницей народных песен — Ольгой Ковалевой и с поэтом Василием Федоровичем Наседкиным, крестьянином Оренбургской губернии.
В Литературный Институт имени Валерия Брюсова я поступил в 1923 году. Как-то в свободный от лекции час я бродил по институтскому двору, смотрел на падающие с деревьев листья и грустил по родному селу. От тоски запел:
Подуй, подуй, погодушка
С высоких, сы гор.
Раздуй, развей с калинушки
Лазоревый цвет.
Подошел Наседкин, дружески положил руку на мое плечо и стал подпевать вторым голосом. Родное, деревенское — сблизило, спаяло на много лет, вплоть до осени 1937 года, когда друг исчез вместе с миллионами русских людей в одном из «Ежовских» застенков. В течение четырнадцати лет мы пели с ним народные песни. Какие только двери ни открывались для нас как для «народников».
Первое наше выступление состоялось у имажинистов, на Тверской улице, в «Стойле Пегаса». Моросил осенний дождь, свистел ветер.
Наседкин был знаком с Есениным давно, они вместе, еще до революции, посещали лекции в Университете имени Шанявского. Стихи у Наседкина были хорошие, лирические, иногда с примесью шутки. Его безотказно печатали все журналы.
В «Стойло Пегаса» я шел с трепетом. Есенина я читал еще в Самаре, до приезда в Москву. О знакомстве с знаменитостью боялся даже мечтать.
— Не трясись, держи голову выше! Эх, деревня-матушка, — стыдил меня Наседкин.
— Дай перевести дух, — попросил я своего партнера, когда мы подошли к «Стойлу». Внутри было шумно. Звучала музыка. Хлопали пробки. Вошли. Наседкин — смело, как ни в чем не бывало, у меня от страха душа переместилась в пятки.
Опершись на буфетную стойку, сидел белокурый, подвыпивший, в сером заграничном костюме, Есенин. Наседкин толкнул меня к нему:
— Познакомься, Сережа: начинающий писатель от сохи, заволжский крестьянин... Зовут Родионом.
Пристально оглядев меня с ног до головы, Есенин сказал:
— Не похож на крестьянина: уж очень на аптекаря смахивает!
— А ты послушай, как он поет песни.
— Песни? — встрепенулся поэт, — эй, вы там, тише! Сейчас два крестьянина будут петь русские народные песни!
Оркестр замолк. За столиками притихли. Все глядели с настороженным любопытством в нашу сторону. Я запел высоким тенором мою любимую:
Ой, да ты, калинушка, ты малинушка,
Ой, да ты не стой, не стой на горе крутой.
Наседкин пел вторым тенором. Нам подпевал Есенин. В «Стойло Пегаса» ввалились Сергей Клычков с Петром Орешиным и немедленно присоединились к песне. Мне было приятно, что даже толстые пьяные нэпманы пучили на нас глаза с каким-то умилением и удивлением. Когда спели песню до конца, к эстраде подошел Есенин, наклонил мою кудрявую голову и долго горячо целовал с каким-то азартом и упоением.
— Теперь вижу, верю: мужик! Не мужик не может так петь! Давайте, друзья, выпьем в честь русской песни! А где пьют, там и поют!
Свободное копирование
