Детство и юность... - 28

Так как для меня знакомство с Каченовским имело большое воспитательное значение и так как его личность, по-моему, доселе не получила той оценки, какую она заслуживает, то я позволю себе сообщить о нем несколько подробностей, не лишенных интереса для истории нашей культуры.

Я однажды уже писал о Каченовском, но мои воспоминания появились в "Записках" более не существующего Харьковского Юридического Общества[1]. Я бы мог ограничиться перепечаткой ранее сказанного, но этих "Записок" нет у меня под рукою. Постараюсь припомнить то, что я слышал от него и что говорили мне о нем знавшие его лица.

Он был сыном мелкого чиновника Орловской губ[ернии]. С большим трудом проведен был через гимназию и университет рано овдовевшей матерью, если не ошибаюсь, при некоторой денежной поддержке богатой купеческой семьи Кузиных в Харькове. Еще в университете он научился английскому языку, а также французскому и немецкому, — научился настолько, что мог свободно писать на первых двух. Побывал в Москве, он познакомился с Грановским и Кудрявцевым[2], которые, по-видимому, оказали на него воспитательное влияние. Отправленный за границу для приготовления к профессорскому званию, он побывал не только в Париже, но и в Лондоне, и в Оксфорде. Здесь он прочет лекцию "О новейших успехах международного права", — лекцию, преисполненную имен, кратких и метких характеристик. Она составляла для нас камень преткновения, так как включаема была в более распространенном виде в курс, вообще отводивший немалое место литературе международного права.

В Оксфорде и Лондоне, а также в Брюсселе и Льеже Каченовский завязал сношения с многими профессорами и специалистами по его предмету. Некоторыми его знакомствами я и сам воспользовался впоследствии. Адвокат Вестлек[3], занявший уже при мне кафедру международного права в Кембридже, восторженно отзывался о Каченовском и охотно поместил в журнале "Международного Права" в Брюсселе, которого он был одним из редакторов, мою заметку о его курсе. Из той же английской среды вышел со временем и переводчик известной докторской диссертации Каченовского "О каперах и призовом судопроизводстве — доктор Пратт[4].

В Лондоне Каченовский познакомился и с Герценом, в то время издававшим "Колокол"[5]. Впоследствии, в разговоре со мною, душеприказчик Герцена Вырубов[6] рассказывал мне, как часто молодой ученый, хорошо принятый в доме великого русского публициста, спорил с ним, между прочим, по вопросу о том, насколько народное право может считаться таковым. "Поезжайте мирить итальянцев с австрийцами, — говорил ему шутя Герцен, — увидите тогда, много ли вы добьетесь с вашим международным правом".

Жив был бы Каченовский, он, вероятно, разделил бы скорбь людей, которые, как Лист[7], не теряя веры в том, что в отношениях государств рано или поздно установятся нормы права, являются ныне беспомощными свидетелями самого грубого нарушения элементарнейших начал международной справедливости. К чему было вписывать в закончивший Крымскую войну Парижский мир[8], что впредь не должно существовать другой блокады, кроме реальной. К чему было заключать новую Лондонскую конференцию 1907 г. для установления правил морской войны[9]. Ведь ни Англия, ни Германия не считаются ни с чем при проведении в жизнь весьма спорного начала, что владычество над морями должно принадлежать им одним. Подумаешь, мы снова вернулись к тем временам, когда Гуго де Гроту[10] приходилось писать свое рассуждение о "Свободном море" (Mare liberum), в опровержение притязаний столько же Португалии, сколько и самой Англии, знаменитый юрист которой Сельден[11] истолковывал ее {Так в тексте. Следует: его.} взгляды в своем Mare clausam. К чему также все рассуждения о правах нейтральных государств, когда Германия, нарушая принятое Пруссией еще в 30-х годах обязательство, вводит свои войска в Бельгию, милостиво предлагая вознаградить ее за причиненные тем убытки. Какое также противоречие представляет то положение, что война ведется только между враждебными армиями и то метание бомб на частные жилища с высоты аэро- и гидропланов, которыми так бесстыдно гордится народ — носитель культуры, каким считают себя немцы. Мне припоминается, как, склоняя меня к занятию международным правом, Каченовский рекомендовал избрать темой для диссертации разбор всех тех нарушений, какие Наполеон и его маршалы позволили себе по отношению к признаваемым уже в их время общеобязательным нормам военного права и нейтралитета. Я говорил ему, шутя, что этих нарушений, пожалуй, больше, чем самих правил и что меня пугает безбрежность возлагаемой на меня задачи. Но разве не то же самое повторяется и ныне на расстоянии более 100 лет. Разумеется, все это не доказывает того, чтобы скептицизм Герцена был последним и решающим словом — быть или не быть праву международному. Многое, перед чем останавливаются воюющие в наши дни, не стесняло бы совести ни крестоносцев, ни тех варварских народов, которые положили конец существованию Римской империи. Прямолинейного прогресса история не знает ни в чем. Поступательный ход человечества идет по кривой линии с частыми поворотами назад.

Каченовский в течение всей жизни, несмотря на свои препирательства с Герценом, не из-за одного международного права, но и ввиду его поворота в сторону социализма и идеализации русской сельской общины с ее уравнительными переделами, остался горячим поклонником редактора "Полярной Звезды" и "Колокола". В одну из последних прогулок, какую мне пришлось сделать с ним, за несколько месяцев до его кончины, он, сообщая мне о пришедшем известии, что Герцен умер в Париже[12], почти машинально снял шляпу. Мы шли рядом. Никто не мешал свободному обмену мыслей между нами, и я услышал из уст моего дорогого учителя нередко прерываемую кашлем блестящую импровизацию. В немногих фразах он передал все значение Герцена для нашей еще молодой гражданственности: его протест против крепостной неволи, его поход против могущества бюрократии, прикрывающейся фактически несуществующим самодержавием, его проповедь религиозной терпимости, свободы мысли и слова, наконец, ту самостоятельность, какую он обнаружил в оценке самой европейской культуры, в которой далеко не все казалось ему заслуживающим подражания. Один только человек пошел, как мне кажется, еще дальше Каченовского в своем понимании того, что был для нас Герцен, — это его душеприказчик Григорий Николаевич Вырубов, провозгласивший Герцена нашим Вольтером, т.е. воспитателем целых поколений, а не ограниченным временем и пространством политиком, — вождем партий.