Последовавшее несколько лет спустя убийство генерал-губернатора князя Крапоткина {Так в тексте. Следует: Кропоткина.} еще более упрочило за ним эту несчастную известность. Говоря об этой "вспышке", весьма напугавшей доброго харьковского обывателя и усилившей в нем готовность покоряться предержащим властям, я считаю нужным прибавить, что наш кружок остался ей совершенно чуждым. Благодаря Шабельскому, он обнаружил даже большую политическую проницательность и дальновидность. Я смутно слышал, что какие-то агенты из столиц приехали в Харьков, с целью расположить студентов к затевавшемуся в то время нечаевскому движению. Шабельский пустился с ними в продолжительное собеседование и, распросив их обо всем, привел к тому верному заключению, что все так называемые центральные комитеты и общие собрания, на существовании которых настаивали прибывшие, сводятся к Нечаеву и кучке его сторонников, что ни один класс русского общества не поддерживает этой затеи, и что было бы, следовательно, безумием связывать с нею улучшение быта рабочих или крестьян. Быть может, ввиду этого отпора, лица, сочувствовавшие заговору, сочли нужным скомпрометировать кое-кого из нас фальшивым доносом.
В один прекрасный день моя мать была перепугана появлением на квартиру частного пристава, принесшего для меня повестку от следователя по особо важным делам. Явившись к нему, я узнал, что мне присланы были какие-то прокламации для дальнейшего их распространения. В действительности, я никаких прокламаций не получал. Впоследствии выяснилось, что на меня сделан был донос каким-то студентом Э., фамилии его не привожу, так как он, может быть, еще в живых. Так как ничего другого, кроме этого одностороннего заявления, не было в руках следователя, и он сам, по-видимому, был порядочный человек, то делу не дано было дальнейшего хода, и я не подвергся даже тайному надзору полиции.
Когда, несколько месяцев спустя, я вздумал сопровождать мою мать на воды в Карлсбад, мне без всякого замедления выдан был заграничный паспорт. Вспоминаю об этом, с целью показать, что в эпоху так называемых великих реформ произвол администрации введен был в некоторые рамки и что она не разделяла тех взглядов, которые мне еще недавно пришлось выслушать из уст одного товарища министра внутренних дел. Я ходатайствовал перед ним о разрешении бывшему члену Первой Государственной Думы жить в своем имении в Харьковской губ[ернии] и в доказательство сослался на тот факт, что прокурор не счел возможным продолжить начатое против него судебное преследование за так называемую преступную пропаганду. Судебная палата согласилась с прокурором, и дело было прекращено. "Хвалю за это наши суды, — ответил мне сановник, — но тех улик, которые для них недостаточны, для нас более, чем достаточно. Если бы не то глупое время, которое вы, вероятно, называете освободительным, ваш протеже уже давно сослан был бы в Туруханский край, разумеется, в административном порядке, вместо этого, его выбрали в члены Думы и дали ему возможность галдеть". Я ухватился за это последнее заявление и честным словом удостоверил, что мой протеже за все время существования Думы не открывал рта. — "Ввиду этого нового и важного сообщения, — ответил мне успокоившийся сановник, — я снесусь с местными властями и, если они ничего не имеют против возвращения вашего помещика в свое имение, ему дана будет возможность сделать это". Оказалось, что местные власти решительно ничего не имеют, и мой товарищ по представительству Харьковской губ[ернии] благополучно мог вернуться восвояси.
Свободное копирование
