О фильме Прерванный полёт Гарри Пауэрса. Фрагмент
   Написать статью на эту тему побудили меня негативные отзывы на фильм,не только искажающие факты уничтожения вражеского самолёта-шпиона, но и представляющие в нелицеприятном для нас виде всю военно-политическую обстановку в том далёком 1960-м году.
 
   1-й отзыв написал, вероятно, молодой человек, судя по свойственными молодости апломбу и нигилизму, не подкреплёнными никакими фактами. Чтобы не показаться несправедливо не объетивным, привожу этот отзыв дословно.

   "Кто и по каким материалам придумал такой фильм? Тут только фамилии наверно стыкуются с тем, что происходило..... С каких .... вдруг 1 мая лежит снег рядом со Свердловском? Расположение дивизионов вообще просто не в цвет..... Если решили снять хороший правдивый фильм - что мешает? Надо же такого было наплести...."

    Я постарался ответить не резко, чтобы не обидеть рецензента,но сейчас думаю, надо было ещё помягче, во всяком случае не намекать на басню Крылова о художнике и сапожнике.

    Этот фильм достаточно правдивый, с небольшими лишь отклонениями от того, что было на самом деле, вполне допустимыми в рамках документально-художественного фильма, поставленного по реальным событиям. Так, перехват в фильме осуществляет пара лётчиков из Савослейки, а не из Б Савино-2 (Пермь), но зато артисты играют роли основных героев правдиво и убедительно, а командир полка Бакатанов в фильме очень похож и внешне и манерами на того настоящего командира 764-го истребительного авиационного полка (ИАП), хорошо запомнившегося мне, так как я служил тогда инженером по ЭСО этого полка. Не показан в фильме и ряд негативных моментов, но это не главное в показе в целом выполненной боевой задачи. А объективная оценка имевших место ошибок и упущений была дана сразу же и разослана в в/части. А снег на Урале в том году в полях лежал и позже. Суди не выше сапога.

    2-й отзыв написан более профессионально подготовленным человеком,но всё равно вызывает чувство неприятия неоправданным самобичеванием, граничащим со злопыхательством. Привожуего его тоже дословно.

  "Самолет был сбит в 8.53 московского времени, политбюро поднимается на трибуну без несколько минут 10.00, примерно в 9.30 ракетчики убедились что они все таки сбили У-2. Скорее всего Хрущев на трибуне уже знал. Вообще то стоит порыть интернет, что бы понять, что там далеко не все однозначно. Неразбериха была космического масштаба, умноженная на истерику из Москвы. Если задуматься, американцы не зря противоатомные убежища строили, знали, с кем дело имеют. Чудо, что через два года все обошлось. Карибский кризис имею ввиду".

   Не знаю, что хотел сказать этот  рецензент,напоминая о строительстве противоатомных убежищ, но мы тогда уступали американцами по количеству ядерных зарядов, и по средствам их доставки до цели через океаны,и нам не было тогда резона не блефовать, а реально планировать нанесение первыми ядерного удара: мы сами боялись США больше, чем они нас. Не думаю, что и в интернет можно "нарыть" что-то такое, чтобы стало всё"однозначно".

    Но, "идя навстречу пожеланиям трудящихся", с целью облегчения поиска сермяжной правды, могу привести отрывок из своей книги "Пережитое, передуманное и прожитое", повествующий о тех событиях в небе над Уралом 1-го мая 1960-го года, участниками которых были лётчики нашего 764-го ИАП Борис Айвазян (на фото в начале статьи) и Сергей Сафронов.Но это уже, как говорит артист Каневский, другая история, описываемая в следующей главе.

    Как это было на самом деле 
   
    1-го мая наш 764-й ИАП подняли спозаранку, почти ночью по боевой тревоге. Наши южные границы опять пересёк американский самолёт–разведчик У–2 и двинулся вглубь нашей территории, приближаясь к Уралу. В воздух подняли дежурную пару, ведущим был Борис Айвазян, ведомым–Сергей Сафронов (на фото перед статьёй) . Как и при перехвате 9-го апреля, пару посадили для дозаправки в Кольцово и тут же снова подняли на перехват нарушителя границы, который уже был в пределах досягаемости нашими истребителями. 

    Трудность перехвата заключалась в том, что потолок наших самолётов Миг–19 был 19-20 километров, У-2 мог “забраться” на 22 километра и, поскольку вооружение у наших самолётов Миг–19 было только пушечное, надо было при подлёте к цели “задирать” нос самолёта, чтобы захватить врага в прицел. Но на такой предельной высоте для этого надо было выйти на закритические углы кабрирования, когда самолёт плохо слушается рулей и в любой момент может сорваться в штопор.

     Несколько раз их с земли удавалось вывести на позицию возможного открытия огня, но поймать в прицел вражеский самолёт не удавалось. Пытался перехватить нарушителя и более современный самолёт Су–9, имеющий больший потолок высоты, но его перегонял пилот из Новосибирска в Савослейку после проведения доработок, и потому на нём не было никакого вооружения и даже радиолокационного прицела, так что рассчитывать он мог только на таран, разрешение на который он запросил и получил. 

    Но для этого надо было видеть издали цель, а на такой высоте небо чёрное, и благодаря пористой чёрной поверхности У–2 она была невидима для нашего пилота самолёта Су–9. Один раз он пронёсся мимо, видя самолёт уже на пролёте, развернулся и зашёл для атаки снова, но безрезультатно, так как  горючего оставалось только до аэродрома промежуточной посадки и  ему дали приказ прекратить попытки тарана и идти на посадку. 

     Но постоянное преследование нарушителя и нашими перехватчиками, и самолётом Су–9 вывели чужака из равновесия, он стал менять курс, петлять, пытаясь уйти от погони, и вошёл в зону поражения одного нашего зенитно–ракетного комплекса С–75, где и был сбит на самой границе зоны поражения при выходе из неё. По этой причине командир комплекса не был уверен в поражении вражеской цели, приняв расходящиеся отметки от цели не за её обломки, а за выпущенные ею при выходе из зоны поражения помехи.

     Поэтому отбой боевой тревоге не был дан своевременно. А тут спустя некоторое время в зону поражения другого комплекса вошли наши Миг–19, и поскольку их подняли до смены пароля аппаратуры опознавания “свой–чужой”, производимой каждые сутки утром и на перехватчиках, и на зенитно–ракетных комплексах, их приняли за вражескую цель и выпустили по ним ракеты.

     Борис Айвазян проходил специальную подготовку, тренируясь уходить от учебных ракет на полигоне во Владимировке, потому, увидев приближающуюся ракету, он включил форсажный режим, вошёл в пикирование и успел прижаться к земле и уйти от ракеты. А ведомый Сергей Сафронов (на фото в начале статьи) начал этот манёвр на секунды или даже доли секунды позже, к тому же, будучи ведомым, он был ближе к ракете, так как стрельба велась вдогон, а потому не успел уйти от ракеты. 

     После поражения самолёта ею, он, уже смертельно раненый  осколком ракеты, смог катапультироваться и приземлиться, но был уже без признаков жизни, когда к нему подоспела помощь.В разосланном вскорости в полки секретном документе, содержащем анализ хода всей операции по уничтожению нарушителя границы, отмечалась плохая организация взаимодействия между авиацией и ЗРВ, желание некоторых больших и поменьше начальников добиться успеха в выполнении боевой задачи исключительно своими силами без учёта общей обстановки и возможностей другого рода войск. 

    Это равносильно тому, что в футбольном матче каждый игрок во что бы то ни стало пытался бы сам, непременно лично забить гол…хотя бы и в собственные ворота. Что можно ожидать от такой игры? В лучшем случае ничьей. 

    Вот и у нас получилась ничья: 1:1, только Сафронов погиб, а Пауэрс не стал катапультироваться, когда его самолёт стал разваливаться от подрыва нашей ракеты, так как догадывался о подготовленном для него его начальниками сюрпризе–взрывном устройстве, срабатывающем при катапультировании, и предпочёл сдаться в плен, выпрыгнув с парашютом без катапульты, что оказалось возможно благодаря малой скорости У–2. 

    После приземления Борис Айвазян, возмущённый тем, что свои же сбили его друга, вошёл в кабинет командующего истребительной авиацией 20-го корпуса ПВО, снял лётный шлем, шлёпнул им по столу командующего перед его носом и с нелестными в его адрес словами вышел, хлопнув дверью. 

     Начальство решило шум не поднимать, не выносить сор из избы, спустили всё на тормозах, объяснив случившееся стрессовым состоянием лётчика. В полк его не отпустили, чтобы не деморализовать личный состав, а прямо из Кольцово транспортным самолётом отправили в Москву, в госпиталь для восстановления здоровья. Там его и списали с лётной работы, а заодно и вообще с военной службы, отправив в запас.

     Поскольку он был москвич, а главное, очень способный, разносторонне развитый парень, это, по моему, его не очень огорчило.Как стало мне потом известно, он в тот же год поступил в Лесотехническую академию на закрытый факультет, готовивший специалистов по радиоэлектронике для военно–промышленного комплекса, и успешно закончил его.

     Не знаю, можно ли его назвать талантливым, но изречение, что талантливый человек талантлив во всём, к нему подходит. Лётчик он был классный и в то же время везучий. Не вспомню уже точно, в каких передрягах он побывал во время выполнения плановых заданий в воздухе: и двигатель у него не сбавлял обороты при посадке, и одна нога шасси не убиралась, а другая–не выпускалась, помню только, как о нём отзывался заместитель командира полка подполковник Шкаранда: “Айвазян чувствует самолёт жопой и потому справляется с любым отказом в воздухе”. 

     Но дело ещё и в том, что это чувство самолёта одним мягким местом Айвазяна опиралось на хорошие знания принципов работы всех приборов и агрегатов на уровне знаний инженера, что помогало принимать верные решения при отказах техники. Так же успешно справился он и с навалившимися на него опасностями и трудностями 1-го мая и в последующие дни, месяцы и годы. 

     Рассчитавшись с армией, он приезжал к нам в Б. Савино, встретился с вдовой своего погибшего друга, вскорости женился на ней, удочерил её девочку и увёз обеих с собою в Москву. После этого несколько лет я о нём ничего не слышал и не знал, что с ним, как сложилась его судьба в дальнейшем. 


     И вдруг, когда я уже перевёлся в Тверь, – неожиданная встреча! И где? У нас в институте, в НИИ–2МО. Всё такой же, с немного застенчивой, располагающей к себе улыбкой, в форме капитана. Оказывается, он после окончания закрытого факультета восстановился в кадрах армии, поступил к нам в адъюнктуру, и почти сразу ему присвоили звание майора. Через 3 или 4 года он защитил кандидатскую диссертацию и вскорости перевёлся в Москву.

    Вот такая у нас получилась неожиданная встреча, а о дальнейшей его судьбе я не знаю,так как в Москве вскоре поменяли многие номера телефонов и я не смог с ним созвониться сразу, а потом закружили ,видно,обоих новые заботы, новые дела, а старые отошли на задний план и не стимулировали новых встреч.