Таганрогская гимназия - 29

Неделю спустя после того, как начались занятия, нам приказано было остаться еще на час после уроков. Явился соборный регент Михей Герасимович со скрипкой под мышкой, опробовал наши голоса и, выбрав душ шесть или семь дискантов и альтов, милостиво разрешил всем остальным уходить по домам.

"Можете идти,-- сказал он.-- Для меня вы -- все равно что не существуете на свете. У вас нет голосов, и от вас пользы -- как от козла молока".

Отобранные были зачислены в гимназический хор. В число отобранных попал и я. Петь мне было приказано дискантом.

Михей Герасимович, царство ему небесное, был неотесанное и грубое животное. Преподавал он пение в гимназии потому, что был соборным регентом. А у нас испокон века велось, что руководить гимназическим хором может только соборный регент, хотя бы регенты других церквей были и талантливее, и лучше, и умнее его. Собор -- самая старшая церковь в городе, стало быть, и регенту ее должно быть оказываемо преимущество. Это старое, патриархальное правило добрых провинциальных городов практикуется, мне думается, и до сих пор в захолустьях. Я уже упоминал вначале, что город наш был музыкальным и что обыватели-греки с ума сходили от итальянской оперы. Учителей пения -- настоящих итальянцев -- было у нас много, и спрос на них был большой. Гимназия с успехом и с большою пользою для хора могла бы пригласить любого из этих бродячих и очень недорогих по цене маэстро, и гимназический хор вышел бы на славу, и пение не было бы мукою для самих учеников. Но сила традиций -- великая вещь. Невежественному Михею было отдано предпочтение. И обучал же он нас, царство ему небесное, так, что уроки пения были для нас хуже каторги, и мы всячески старались удирать с них. К тому же спевки наши происходили всегда после всех уроков, когда каждому из нас хотелось есть, а не петь. Результаты получались варварские. Бывало, как прогорланишь через силу после пяти уроков еще шестой, то, придя домой, уже и есть ничего не можешь...

Михей Герасимович был обыкновенным регентом, которого самого отдали в хор, когда он был еще мальчишкой. Прошел он в хоре все ступени, которые полагаются, научился кое-как водить смычком по скрипке и в конце концов достиг апогея своей профессии -- стал регентом. Пока он учился петь -- его драли за уши и били по затылку. Ставши же регентом, он сам держал хор на колотушках и зуботычинах. Иной системы вокального образования он не знал и готов был эту же систему перенести и в гимназию, но, к его огорчению, телесные наказания были уже отменены. Не смея давать волю рукам, он наверстывал бранью. Учеников, бравших не ту ноту или фальшививших, он, не стесняясь, бранил "раззявами" (ротозеями). На него поступали жалобы директору, и после нахлобучек он некоторое время сдерживался, но привычка скоро брала опять свое. Пели мы у него "Господи, помилуй", "Херувимскую", "Достойно" и "Отче наш". Дальше этого он не шел, да по своему невежеству и идти не мог. Директор потребовал, чтобы он прибавил к церковному пению хоть немного светского. Задача оказалась трудною, но он ее кое-как преодолел. Сходил в казармы, достал ноты солдатской песни, и мы загорланили: "Жизни тот один достоин, кто на смерть всегда готов: православный русский воин не считая бьет врагов. Что французы, англичане, что турецкий глупый строй! Выходите, басурмане, вызываем вас на бой!" Песня эта казалась ему прелестной во всех отношениях, и он нарочно заставил хор пропеть ее при директоре. Эффект получился, однако же, неожиданный. Николай Николаевич начальственно расфыркался и раскричался:

-- Это еще что за глупости?! Что за басурмане?! Потрудитесь прекратить...

Огорошенный регент только развел руками и забегал по всему городу искать "светского" пения. Через неделю мы уже держали в руках листки с рукописными нотами и пели: "Но милая Анета мне сердце отдала и, украшенье света, живет и все поет: ха-ха-ха..." Директор, прослушав и это морсо, рассердился чуть не до белого каления.

-- Это еще что за гадость? Что за глупые слова?-- раскричался он.

-- Слова действительно как будто бы не очень понятные, но зато музыка прекрасная,-- ответил Михей обиженно.-- Этот романс в богатых домах поют.

Директор махнул рукою и более светской музыки уже не требовал.

Из нашего хора не выходило ничего. Ученики младших классов пели по принуждению, а басы и тенора, посетив пять или шесть спевок, уходили и на требования начальства вполне резоннно отвечали:

-- Мне некогда петь: на завтра нужно пять уроков приготовить. По греческому столько неправильных глаголов задано, что за один вечер и не одолеешь. Я не желаю из-за пения завтра кол получать...

Начальство, хотя и настаивало, но все-таки соглашалось с учениками, тем более что само видело малоуспешность михеевского преподавания. Михей же малоуспешность объяснял по-своему:

-- Когда б мне Николай Николаевич препоручил гимназистов в мою власть,-- жаловался он швейцару,-- да когда б я оборвал им уши как следует, так они стали бы петь по-настоящему. Пожалуйте к нам в собор, послухайте, как поет соборный хор,-- тогда и поймете... Соборный староста Василий Николаевич и отец протоиерей Покровский одобряют... А тут -- на-поди!..

Что ученики не были нисколько виноваты в неуспехе, показал следующий случай. Проживал в Таганроге один чиновник, большой любитель пения. С нами обучался его брат. Вздумалось этому чиновнику пропеть в дворцовой церкви обедню. Пригласил он нас, певцов, через брата к себе на квартиру, и мы с первой же спевки под его руководством под рояль так славно наладились и так стройно запели, что не только с честью для себя пропели обедню, но даже с успехом приняли участие, под руководством того же чиновника, и в благотворительном концерте. Много значили приемы обучения.

Промучил нас Михей года четыре. Потом его сменил учитель русского и славянского языков Василий Ксенофонтович Виноградов -- музыкант в душе и большой знаток хорового пения. У него дело пошло превосходно, и ученики сами напрашивались в хор. Но об этом будет впереди.

Михей умер как-то странно, и смерть его наделала много шума в городе. Рассказывали, что он будто бы заснул летаргическим сном и в таком виде и был похоронен. Говорили, будто бы кладбищенский сторож слышал из его могилы сдавленные стоны и что будто бы могилу, с разрешения начальства, конечно, раскопали, но было уже поздно: заживо погребенный регент был найден в гробу перевернувшимся спиною кверху и застывшим с закушенной зубами рукою. Известие это я прочел, будучи уже студентом, в московских "Новостях дня", но через несколько дней прочел в той же газете и официальное опровержение со стороны таганрогского полицмейстера, который утверждал, что ничего подобного не было.