Из всего года, проведенного в приготовительном классе, у меня остались в памяти только два характерных для того возраста эпизода. На большой перемене нас выпускали на воздух не всегда, из опасения, чтобы нас, малышей, не обижали ученики старших классов, среди которых было немало головорезов. Поэтому нам разрешалось, под надзором Евлампия Михайловича, устраивать игры, возню и беготню в классе. В один злополучный день во время такой возни сын портного, грек Антонопуло, неосторожно свалил подножкой сына управляющего таможней Никитенко и сломал ему ногу. Вышла большая неприятность. Пострадавшего разули, надели на сломанную ногу директорскую вышитую туфлю и на извозчике отправили домой. Директор сгоряча сделал ни в чем не повинному Евлам-пию Михайловичу грозное внушение за недосмотр, а злополучный Антонопуло, под влиянием всего происшедшего, чувствовал себя приговоренным если не к смерти, то по меньшей мере к исключению из гимназии. Весь класс приуныл. Директор чувствовал себя тоже не особенно ловко, потому что как-никак, а во вверенной ему гимназии произошло членовредительство, и такая солидная персона, как управляющий таможнею, мог подать жалобу в округ. На другой день, как и следовало ожидать, в гимназию приехал Никитенко-отец, для того чтобы объясниться с директором да, кстати, и опросить учеников, как было дело. Тут-то среди мальчуганов и сказалось безотчетное стадное чувство, показавшее сразу, что толпа с приподнятыми нервами пойдет куда угодно, лишь бы нашелся вожак.
-- Действительно ли ногу моему сыну сломал именно Антонопуло, а не кто-нибудь из вас?-- спросил Никитенко-отец.
-- Антонопуло! -- крикнул кто-то из учеников.
-- Антонопуло! Антонопуло! -- хором закричал весь класс.
-- И вы все это видели?-- продолжал Никитенко.
-- Все! Все! Видели! Видели...
-- А, может быть, вы и видели, но не все?-- спросил в свою очередь директор.
-- Не все! Нет, не все!
-- В таком случае, может быть, это сделал и не Антонопуло?-- спросил управляющий таможнею.-- Может быть, вы напрасно обвиняете его?
-- Нет, не Антонопуло! Не Антонопуло! -- крикнули ученики.
-- Значит, кто-нибудь другой?
-- Другой! Другой!
-- Кто же именно?
-- Не знаем!
Так Никитенко и директор и не добились от нас ничего. Мы стадно и не отдавая себе отчета подчинялись тому, кто в последний момент являлся вожаком.
Второй эпизод случился со мною. Я был дежурным по классу. На обязанности дежурного лежало собирать аспидные доски и грифели и запирать их на замок в шкафчике. Замок у меня как-то испортился, вероятно, я его неосторожно свернул. По этому поводу поднята была целая история. Евлампий Михайлович пришел в ужас и прочел не только мне, но и всему классу целую лекцию о казенном добре. Из этой лекции следовало, что портить добро вообще дело не похвальное, но посягать на целость казенного имущества -- прямо-таки преступно. После лекции наш достойный наставник с тем же ужасом на лице побежал докладывать о событии директору. Я сидел на своем месте ни жив ни мертв, и мое маленькое сердце колотилось ужасно. Весь класс, напуганный лекцией, смотрел на меня с нескрываемым сожалением, как на преступника, на голову которого сейчас должна обрушиться жесточайшая кара.
-- Директор велел позвать слесаря, а ты должен будешь заплатить тридцать копеек за починку,-- объявил возвратившийся Евлампий Михайлович...-- Завтра непременно принеси деньги... Слышишь? Так велел директор...
Благодаря моему преступлению ход дальнейших уроков изменился. Доски были заперты, и пришлось вместо писания заняться чтением.
-- Видишь, что ты наделал! -- раза два или три укорил меня Евлампий Михайлович.
Я, должно быть, раз пять принимался горько плакать... Очень уж мне было жутко. Когда нас распускали по домам, Евлампий Михайлович два раза строго повторил мне:
-- Смотри же, принеси завтра тридцать копеек!..
Свободное копирование
