Без вести пропавшие - 77

 * * *

 Со второй попытки я поступила на русское отделение филологического факультета. Моему поколению повезло: мы учились в старом здании на Моховой, и из университетского дворика видели Манеж, открытую площадь перед ним, а за ней очертания Александровского сада и Кремлевской стены. Теперь Манежная площадь изуродована амбициозным и безвкусным нуворишем Лужковым, а филфак в конце шестидесятых годов переведен в новое уродливое здание из стекла и серого бетона. Мы же, учась на Моховой, еще ощущали “дух предков” - Лермонтова, Герцена, Огарева…

 Здания, в которых мы обитаем, не безразличны к нам. Они воздействуют на нас, отчасти формируют нашу душу. Цари не живут в подвалах – оттуда приходят холуи.

 На узких железных лестницах левого крыла, превращенных студентами в курилки, велись оживленные дебаты, которые были зачастую гораздо интереснее и полезнее того, что мы слышали на лекциях. Да мы и редко посещали лекции, ибо от них несло советской рутиной и навязшими в зубах стереотипами. Нас не учили по-настоящему, но мы что-то сдавали, вгрызаясь в учебники перед сессиями. Это были годы упадка университета: все талантливое и яркое сгинуло к тому времени в лагерях. Процветали самарины, травившие впоследствии новую поросль талантов. (Самарин называл С.Аверинцева “евреем евреевичем”). История шла по спирали. Из лекторов я с благодарностью вспоминаю артистичного и умного Николая Ивановича Либана. Он читал древнерусскую литературу с таким блеском и вдохновением, что даже я, равнодушная к этому предмету, с увлечением слушала его.

 Потом началась эра В.Н.Турбина. Аудитория, где он читал, ломилась от натиска студентов. Слыша его живой, неподневольный голос, мы с открытой душой принимали и впитывали каждое его слово. Турбин рассказывал об опальном М.М.Бахтине, любил литературные парадоксы, считал, что сравнивать и сопоставлять можно все. Он вел Лермонтовский семинар. Его спорная книга “Товарищ время, товарищ искусство” (1961) вызвала много шума и привлекла к нему еще больше молодых душ. Его оригинальничанье мы принимали за оригинальность, и изо всех сил старались потрафить ему. Не зная основ литературоведческого исследования, но, “умствуя лукаво”, мы загоняли классиков в прокрустово ложе придуманных нами схем, и в наших курсовых работах процветал сумбурный субъективизм, доведенный до крайности. И все-таки у Турбина была одна неоценимая заслуга: он учил нас самостоятельно думать. Пусть бессистемно, но свободно. Оковы ленинско-сталинского литературоведения были сброшены. Мы никогда не ссылались на классиков марксизма-ленинизма. Турбин увел нас от еголиных и дымшицев, и мы пустились в вольное плавание.

 Через несколько лет Лидия Яковлевна Гинзбург задала мне какой-то элементарный вопрос, на который я не могла ответить. Усмехнувшись, она сказала: “Что с вас взять, если вы не видели ничего лучше Турбина”.

 Лермонтовский семинар, неоднородный по составу, был, тем не менее, органичным сообществом. Его посещали студенты разных курсов и аспиранты, что приносило младшему поколению ощутимую пользу. Старшекурсники ценили Турбина, но уже видели его недостатки и относились к нему не без иронии. В мае 1964 года Турбин предложил нам отправиться на университетском автобусе в Пензу, где проводилась Лермонтовская конференция. Это была замечательная поездка. Мы останавливались в старых русских городах, в Казани, в Ульяновске, ездили в Тарханы, вставали на рассвете, чтобы увидеть где-нибудь над рекой восход солнца, слушали разноголосицу птиц, читали стихи, пели походные песни. Мы были молоды, непритязательны и полны надежд. Турбин ничуть не стеснял нас и относился с терпимостью к неудобствам походной жизни.

 Конференция собрала много ученого люду со всех концов Союза. Блистал, конечно, несравненный Ираклий Андроников. После конференции Турбин пригласил его к нам в общежитие, и мы, закупив какой-то снеди и вина, всю ночь слушали восхитительные рассказы Ираклия Луарсабовича. Вино и юные девицы вдохновили его. Он был в ударе, ощутил дух свободы и не обманулся. Мы услышали то, чего он никогда не исполнял со сцены.

 В следующем году нам предстояло отправиться на Лермонтовскую конференцию в Пятигорск. Как незабываемое чудо вспоминаю поездку по Военно-Грузинской дороге, весь маршрут, проделанный нами от Владикавказа до Тбилиси: Терек, родники, “глубокую теснину Дарьяла”, скалы, мрачно нависающие над узкой извилистой дорогой, бездонные пропасти, страшную ночную грозу в горах, когда мы, затихнув, беспомощно жались друг к другу, Крестовый перевал, покрытый снегом, простой, строгий и уединенный Мцхетский замок, под которым, “…сливаяся, шумят, /Обнявшись будто две сестры, /Струи Арагвы и Куры…” и, наконец, сам Тбилиси, христианский город, окрашенный восточным колоритом, его величественные храмы с конусообразными куполами, извилистые узкие улочки, холмы, многолюдье, оживление. Теперь это ближнее зарубежье. Может быть, эта поездка только пригрезилась мне?