* * *
Вернувшись из Баку, я впервые влюбилась. Он был хирург, крупный, высокий, похожий на тенора, с вкрадчивым низким голосом, большими руками и ловкими длинными пальцами, которые совсем по-особому проникали в операционную полость и накладывали швы. Он был лет на двенадцать старше меня, пользовался успехом, имел жену и сына, жил в Сокольниках. Я знала о нем все, ничего не узнавая, а угадывая, как бывает со всеми влюбленными. Стоит ли описывать первое чувство? Ничего нового об этом я не скажу. Все было примерно так, как пишут в литературе и при этом чуть-чуть иначе. В этом “чуть-чуть” состоит своеобразие искусства и первой любви. Я “случайно” попадалась ему на глаза; выходя из дома раньше времени, стояла на остановке 4-го троллейбуса возле Ленинки, и постепенно меня заносил снег. Рассасывалась одна очередь, собиралась другая. Я походила на снежную бабу, когда он, всегда опаздывавший, подбегал к остановке и, усмехаясь, притворно удивлялся тому, что мы опять встретились. Кровь кавказских предков бурлила во мне, и я хотела принадлежать ему. Взрослый и порядочный человек, он долго боролся с соблазном, но все же не устоял. Осуществление первого чувства всегда прекрасно, что бы ни произошло потом. Потом своеобразие исчезает, и, сколько бы вариантов ни предложила жизнь, каждый из них банален. Редкие встречи, приносившие уже не радость, а страдание, продолжались года два. Я чувствовала опустошение и депрессию, и в какой-то момент поняла, что вывести меня из этого состояния может только напряженная работа. Я начала готовиться в университет. Процесс сублимации проходил разные стадии, но, в конце концов, мне удалось настолько овладеть собой, что я, сознательно выбрав одиночество и работу, нашла в этом и удовольствие, и удовлетворение.
Мне всегда плохо давалась грамматика, и со мной начала заниматься наша соседка по площадке Марочка (Маргарита Юльевна Мирская). В ту пору она преподавала в вечерней школе и, не смущаясь тем, что ее ученики – олухи из олухов, творчески готовилась к занятиям. Творческий подход ко всему, в том числе и к жизни, ее отличительная черта. У Марочки фотографическая память и уникальная способность объяснять предмет, то есть делать его доступным. Несмотря на разницу в возрасте (девять лет), мы подружились, и эта дружба согревает меня до сих пор. После смерти Таты Марочка звонит мне дважды в день, и мы ведем долгие разговоры. Я черпаю в них утешение. Как мало кто, она умеет слушать и сострадать, не выказывая жалости. Кроме Таты, я только ей могу читать стихи. При этом сосредоточенная вдумчивость сменяется на ее лице тихим восторгом эстетического наслаждения. Я вижу, что она испытывает катарсис.
Свободное копирование
