4 декабря 1941 г. – родителям:
“Дорогие мои и любимые, получил вашу открытку от конца октября – поистине почта начинает набирать темпы. Вероятно, и вы от меня кое-что получили, в ноябре писал вам 5-6 раз. Посылки не получил пока, но за меня не беспокойтесь, одет очень тепло, а живу в доме, одежда не рассчитана на длительное пребывание в неподвижности на воле. Ношу валенки на простых носках (у меня дюжина новых), в ящике лежат выданные суконные портянки, еще не надевал. Ватный костюм настолько тепел, что хожу без шинели, кроме когда негде оставить. Выдали также теплые перчатки и т.д. Конечно, вторая пара теплого белья очень бы пригодилась, т.к. позволила бы стирать казенное. Но и так обхожусь. Во всяком случае, посылок мне больше не посылайте. Эрочка переехала в Верхотурье Свердл. обл. (детдом, ей), не знаю ни обстоятельств ее переезда, ни условий жизни. Имеете ли известия от Таты? Не собираетесь ли переезжать в Баку? Я отправил Жеке доверенность на Ин-т. Если там с этим все благополучно, то за 1-ю половину декабря постараюсь перевести вам. Меня огорчает неуверенность в вашем адресе. Целую вас. Ваш Ися”.
6 декабря 1941 г. – маме.
“Дорогая Дитенька, сижу в ожидании завтрака в избе после 20-километрового перехода по ужасающему бездорожью. Мы прошли несколько деревень, откуда немцы сбежали за несколько дней до нашего прихода, и остановились в деревне, откуда только что выгнали немцев. Когда штаб входил в нее, на улице еще стрелял по убегавшим фашистам пулемет. Умылся с огромным удовольствием из умывальника, предмета, увы, весьма редкого в деревне. Мои вещи сушатся – после нескольких дней резкого мороза сразу потеплело и шел сильный снег. Жители стараются всеми способами нам как-нибудь угодить, услужить, сделать приятное. Даже в 3-4 часа ночи в деревнях, через которые мы шли,, никто не спал, все высыпали на улицу и выражали радость по случаю нашего прихода. Приходится видеть массу интересного. Газеты дают представление о происходящем, но одно дело, когда в газете читаешь о снятых с прохожего на улице валенках, а другое – когда это рассказывает плачущая женщина, плачущая то от радости, что с ней говорят на родном языке, что немцы прогнаны и начинается снова жизнь, то от воспоминания о вчерашних или или час назад бывших унижениях и обидах, когда разговор происходит в загаженной врагом комнате, где сожжена вся мебель, на полу навалена грязная солома, на которой они валялись, и соломой заткнуты рамы выбитых стекол. В этих условиях характер событий становится весьма ярким и особо жизненным. Как много можно написать о таком: в только что взятом городе спрашиваю женщину, как пройти на нужную улицу. Она со слезами: милые вы наши, по-нашему говорите, по-хорошему обращаетесь, и т.д. – целый поток всяких нелепых слов. Один раз я возвращался после наступления темноты через недавно взятую станцию N. Часовые меня задержали и свели к коменданту. По проверке тот меня выпустил, но сказал, чтобы я заночевал в поселке, т.к. идти через лес в деревню, где я жил тогда, в темноте небезопасно. В избе у хозяина дома, где стоял комендант, были гости. Когда они услыхали, что мне нужен ночлег, все повскакали, каждый хотел меня получить, и рабочий, к которому я пошел, шел, точно получил ценный подарок. Мне устроили такую постель, на какой я не спал с незапамятных времен (т.к. вообще за единичными исключениями приходится спать без всякой постели), и я проспал с 8 вечера до 9 утра как младенец.
Но довольно путевых заметок, установленный размер письма не должен превышать 4-х страниц.
Моя новость: я назначен полковым переводчиком. Это приятно в очень многих отношениях, во всяком случае, я теперь – комсостав. Для человека, занимавшего такое окруженное почетом положение, как я, разносить пакеты (что бы сказали, увидав меня, курьеры “Соцэгиза” и Литиздата!) и писать накладные было довольно неприятно. Теперь я опять на квалифицированной работе и занимаю известное положение. Кр. того, у меня есть надежда, что через некоторое время я получу работу еще более для меня привлекательную – лекторскую. Но не будем забегать вперед, хорошо и то, что есть. Вообще, если я останусь жив, то открываются перспективы очень интересной работы. Да и сама жизнь сейчас так интересна и так хочется жить. Так хочется увидеть разгром врага, пройти через страны, которым мы несем освобождение, вернуться к мадам Аделаиде и к мадам истории и к своей сварливой жене.
Возможно, что я откажусь от зарплаты в Институте и перейду на зарплату в полку, т.к. по-видимому, это более выгодно, и я смогу больше помогать тебе и старикам, положение которых меня очень тревожит. Об этом я тебе писал. Не знаю, что сделать. Если писать В<ышинскому>, то пройдет бесконечное время, хотя, возможно, это самое верное. В части мне едва ли помогут, я уже обращался, началось с того, что забыли спросить в вышестоящ. инстанции, вообще всем не до того. Да если и помогут, то не знаю, какое это может иметь значение. Позондирую еще почву. Возможно, что к ним поедет Тата, что было бы очень хорошо для них, хотя и не столь хорошо для нее. Если бы я мог усилить им помощь, то это могло бы, возможно, улучшить их положение. Не знаю, можно ли что-нибудь достать за деньги в твоем Верхотурье, и насколько ты обеспечена. Ты пишешь пока только открытки, а я просил тебя подробно описать твое материальное положение. Как теперь твое здоровье? Все это очень меня беспокоит. Я бы очень хотел отправить вам посылку, тут иногда возможно купить за 100 р. стандартную “посылку” – набор сладкого, но почта продуктовых посылок не принимает.
Теперь, в условиях наступления, мы часто отрываемся вперед от почты, поэтому не всегда даже удается отправить письмо. Поэтому, если будут перерывы в письмах, не волнуйся, они могут быть вызваны именно этим.
Завтра полгода, как я в армии. Сначала время долго тянулось, затем оно стало лететь, хотелось бы, чтобы оно быстро промчалось, и мы были бы с тобой опять вместе, дружок мой, моя любимая. В последнее время ты встаешь передо мною в том образе, как ты изображена на первой карточке, которую ты мне подарила и которую я застеклил. Так хочется прижаться щекою к твоей щеке… Я просил тебя прислать карточку твою с дочкой. Если у тебя есть – ту, где ты держишь ее на руках, но так, чтобы у тебя остался экземпляр. Кроме того, если можно, снимись опять с Реночкой, посмотрю, какая она сейчас стала.
Целую тебя, роднусик, и дочку, и бабушку. Будьте все здоровы и пишите почаще. Ваш Ися.
Мне пишите так: Полевая почта 932, 2-й стрелковый полк, штаб, полковому переводчику П. Будь внимательна, ничего не добавляй и не убавляй, иначе опять тебе вернут.
Меня очень удивляет, что Жека мне не отвечает на письмо, в котором я послал ей доверенность открыть квартиру и получить декабрьскую зарплату, а также на новогоднее поздравление. Хочется без конца тебе писать и наговорить массу нежных слов”.
Свободное копирование
