Утром меня отвезли в Воронеж, Георгий Иванович был на месте. Ему рассказал о том, что случилось со мной в Семилуках. Он слушал внимательно, не перебивая и только хмурился А в камере шли разговоры о том, что в тюрьму привезли Варейкиса, бывшего секретаря партийной организации Центральной Черноземной области и, якобы, здесь находится жена Тухачевского.
Наступила 20-я годовщина Октября. Мы отметили этот праздник чокнувшись кружками, наполненными водой. Нашлось шесть человек, отказавшихся поднять «бокалы» в этот юбилейный день.
На допрос вызвали КВЖДинца, молодого красивого парня со спортивной фигурой. Родился он в Харбине, его родители работали в Управлении КВЖД еще до революции, и когда наша деятельность была там свернута, он вернулся на родину. В один прекрасный день пришел к ним домой рассыльный и велел им вам идти на собрание работников в клуб КВЖД. На сцене клуба находился капитан из НКВД. Когда все собравшиеся уселись в зале, он крикнул:
— Внимание! Все здесь сидящие считаются арестованными. Прошу немедленно подойти к столу и зарегистрироваться.
В дверях зала стояли четыре солдата с винтовками из войск внутренней охраны. После регистрации арестованных построили и привели в тюрьму. Никто из них не предполагал такого исхода, а то бы захватили с собой хотя бы полотенце, мыло и зубную щетку. А сколько придется пробыть здесь — неизвестно. Все думали — недолго: ведь это явное недоразумение. Всех разместили по разным камерам. Красивый «харбинец» вернулся в камеру после допроса часа через четыре. Вернее не дошел, его просто втолкнули с дверь и он еле дополз до своего места. Говорить не мог, лицо было а крыто синяками, нос распух, одного переднего зуба недоставало. Он стонал.
Мы начали стучать в дверь, требуя врача. Появился надзиратель и заявил:
— Врача сейчас нет, а вы не шумите, а то лишитесь прогулки. А этот очухается — здоровый парень.
На другой день, немного придя в себя, молодой человек рассказал, как его заставили признать себя шпионом, работавшим на китайскую разведку, заставляли подтвердить, что ряд его товарищей тоже были шпионами, связанными с хунгузами. За время моего пребывания в тюрьме подобного рода случаев с сокамерниками произошло четыре. Один имел тяжелые последствия, когда администрация тюрьмы вынуждена была отправить человека в больницу. Все это производило жуткое впечатление. В таких случаях камера замирала, устанавливалось молчание, т. к. каждый начинал думать о своей судьбе. Как будет с ним? Что его ждет? Но проходил час, другой, и камера начинала опять жить по-прежнему — разговоры о случившемся, шахматы, а иногда и споры.
Всем становилось ясно, что наступал период массовых репрессий. Бытовики рассказывали о том, что камеры забиты людьми сверх всякой нормы и следователи работают день и ночь. Среди арестованных шли споры о том, знает или не знает Сталин о творящихся безобразиях. Я считал, что не знает. Манучаров — также.
В один из дней в камере появились три блатных типа. Один из них посмотрел кругом и подошел к нарам, на которых лежал в это время один из баптистов — тихий, тщедушный человек.
— Эй, контрик, — рявкнул тип, — поднимайся. Это место теперь будет моим, а твое вон там у параши и, выдернув из под баптиста одеяло, швырнул его на пол.
Тот робко запротестовал. Тогда ворюга схватил его за шиворот и потащил к параше. Это вызвало возмущение всей камеры. Люди бросились к бандиту и так ему поддали, что он завопил:
— Братцы, не бейте! Не буду! Простите!
Двое других блатных молчали и не вмешивались в эту потасовку, разумно оценив невыгодную для них ситуацию. К счастью эту троицу вскоре забрали.
Свободное копирование
