Прихожу в штаб. Хочу получить австрийскую линейку. Встречаю генерала Попова, который дружелюбно меня приветствует:
- А! Вы опять к нам пожаловали. Опять за пакетами?
- Нет, за лазаретной линейкой.
- Что ж вы и линейку чужой дивизии уступили?
- Никак нет. Наша линейка ещё в Киеве.
- Ага! Так пускай командир ваш напишет рапорт генералу Кияновскому.
- И тогда?..
- Тогда... лет через пять, быть может, получите, - басисто хохочет генерал.
Тут же стоят офицеры и громко жалуются:
- Наши лошади покалечены, а обменять на австрийских нельзя. Во дворе из солдатских кучек слышатся раздражённые толки:
- У лошадей ни хомутов, ни сёдел, а все, что взяли в плен, повезут в города, напоказ. Там и сгниёт все...
Неподалёку на сборном пункте скопилась масса пленных: пёстрые и растрёпанные экземпляры многоязычной австрийской империи с огромными трубками в зубах. Маленький юркий санитар с красным крестом на рукаве подносит к глазам моим локоть и начинает взволнованно доказывать, что по всем конвенциям и законам он захвату в плен не подлежит. Но его сурово перебивает австрийский офицер, процедив сквозь зубы по-немецки:
- Это надо бросить. Из этого ничего не выйдет.
Подошли ещё пленные - все оскорбительно-самоуверенные. С небрежной улыбкой на губах они хвастливо рассказывают, что Петроград взят и Варшава также взята пруссаками. А на все наши уверения, что наши давно во Львове, отвечают внушительно и спокойно: «Es ist unmoglisch» [Это невозможно.] . Молодой австрийский офицер с белыми усиками и интеллигентным лицом неожиданно обращается ко мне по-русски без всякого акцента:
- Мы сорок восемь часов во рту глотка не имели, хотим есть и пить. Разрешите нам отправиться в город в сопровождении караульных.
Но на моё ходатайство наш офицер ответил традиционным:
- Не полагается.
Я дал солдату немного денег и велел принести колбасы и хлеба для пленных.
- Только смотри не надуй, принеси, - сказал я ему.
- Как можно, ваше благородие, тоже и мы понимаем чужое горе, - ответил солдат и умчался, очень довольный поручением.
