По возвращении деда и Грэнни в Шотландию жизнь снова пошла своим чередом. Грэнни была человеком привычек, занятия ее были расписаны на каждый день недели, на каждый месяц, с точностью до часа. Как раз наступил июль — месяц созревания фруктов, а значит, приготовления джемов. Кроме того, дома их ждала куча писем, на которые надо ответить. Грэнни была обязательным корреспондентом, благодаря ей все события и новости передавались членам семьи, проживавшим за границей. Из девяти ее детей лишь трое остались в Шотландии. Письма тогда были единственным видом связи, и дети, в свою очередь, вознаграждали Грэнни литературными описаниями жизни и обычаев Индии, Новой Зеландии, Уганды и России, а позже — Австралии и Кении. Они были источником огромного удовольствия в ее довольно прозаическом существовании, и как только приходила почта, она уединялась наверху, в комнатке рядом со своей спальней, где никто ее не тревожил.
Эту длинную комнату называли «дедушкин будуар». Тяжелый бархатный занавес делил ее пополам. За занавесом скрывалась большая ванна, то ли из мрамора, то ли «под мрамор». Фоном ей служила стеклянная панель, на которой красовались возлежащие дамочки, чьи пышные формы были полуприкрыты алыми драпировками, обнажавшими поразительно пухлые груди и руки. У ног дамочек стояли сосуды с вином и вазы, полные фруктов. Тут и там летали белые голуби. Такие же экзотические сцены украшали и окна этой части комнаты.
В передней половине комнаты, отгороженной занавесом, стояли маленький столик и плетеное кресло. На столе неизменно красовались ваза с бананами и графинчик виски. У дедушки был обычай: по возвращении из конторы подняться в эту комнату и, сидя у стола, читать газету или, глядя в окно, потягивать виски и закусывать бананом. Под окном была клумба с розами, на нее дед выбрасывал банановую кожуру, и ни под каким видом никому не разрешалось убирать ее. Дедуля был убежден, что для роз нет ничего полезнее банановой кожуры, и, похоже, розы разделяли это убеждение, вознаграждая его необычайно крупными бутонами.
Самой интригующей деталью «дедушкиного будуара» были картины, висевшие по всей длине стены напротив высоких арочных окон. На них тоже были дамские фигуры разной степени раздетости (вероятно, это более волнующе, чем совсем обнаженное тело). В перегруженной этими образами галерее существовало одно исключение — большая фотография самого дедушки. Он был снят на бескрайней вересковой пустоши, и его пристальный гордый взгляд, казалось, говорил: «Я властелин всего, что вижу». Но ни у меня, ни у двоюродной сестры эта галерея иронии не вызывала, когда мы, набравшись смелости, проникали в заповедное убежище, пока нас никто не видел. Вообще же визиты туда не поощрялись. Грэнни предпочитала бывать здесь наедине со своими письмами, а дедушка — со своим виски и бананами.
В августе из России пришло письмо, написанное рукой Германа. Это было непривычно, так как обычно письма писала Нелли, а ее письмо пришло всего несколько дней назад. Торопливо поднявшись наверх и опустившись в кресло, Грэнни начала читать. С облегчением выяснив, что ничего неприятного не случилось, она в то же время все больше волновалась, читая письмо. Зять снова приглашал ее посетить Россию. Герман объяснял: Нелли не подозревает о его письме, потому что он не хочет раньше времени обнадеживать жену, так как не знает, примет ли теща приглашение. Герман сообщал, что Нелли легко привыкает к русской жизни, и это радует его и всех родственников. Он не слышал от нее ни одной жалобы, но недавно заметил в ней некоторое уныние. Ничто так не обрадует Нелли, как присутствие родной матери в момент жизни, когда она ждет ребенка. Что до него, писал Герман, он никому другому не будет так рад и никто не будет более желанным гостем, чем его дорогая теща.
«Если вы соберетесь, я все устрою и с радостью оплачу расходы, — писал Герман. — В Гулле миссис Камерон сможет сравнительно просто сесть на пароход, который доставит вас в Финляндию. Там вас встретит моя мать, которая на праздники планирует побывать у Ольги в Гельсингфорсе. Побыв несколько дней в Финляндии, дамы поедут в Санкт-Петербург и Москву, где друзья матери покажут достопримечательности обеих столиц. А в Москве вы сядете на поезд, идущий на Север. Очень важно, чтобы вы попали в Архангельск до середины октября, так как позднее Двина начинает замерзать, и паром, перевозящий пассажиров со станции в город, прекращает свои рейсы. Желающие попасть в город в этот период вынуждены либо ждать, когда река окончательно замерзнет, либо рисковать жизнью, пробираясь меж льдин в обычной лодке…».
И еще одна просьба содержалась в письме Германа: ребенок ожидается в декабре, поэтому крестины будут в январе. Его мать согласилась быть крестной матерью ребенка, и он надеется, что теща согласится стать второй крестной.
Прочтя все это, Грэнни некоторое время сидела, уставившись в окно. Река Тэй спешила к морю, и где-то там, среди холмов Файфа, притаилась крохотная деревушка Льюхарс, где она родилась и провела юность. Жизнь ее была проста и вращалась вокруг незамысловатых деревенских дел. Пожалуй, самым волнующим событием в ее жизни была ежегодная Ламасская ярмарка, проводившаяся в университетском городке Сент-Эндрюс. Вместе с братьями и сестрами она отправлялась туда рано утром, а вечером возвращалась, пройдя в общей сложности около двадцати миль. Именно там она встретила своего будущего мужа, и немного позже они обвенчались в старинной норманской церкви в Льюхарсе. Выйдя замуж, она переехала жить за реку. Как ограничен был мир ее юности!
А теперь в глубине души она испугалась даже мысли о возможности побывать в России снова, повидать незнакомые чужие города. И вместе с тем ей захотелось попутешествовать одной, свободной как птица, а не трястись, как всегда, за спиной своего повелителя. Но, разумеется, нельзя позволять воображению залетать так далеко. Жизнь в доме вращается вокруг деда, а он в своих привычках постоянен и не терпит никаких изменений даже на несколько дней, не говоря уж о месяцах. Грэнни думала о том, что сама виновата в появлении у дедушки диктаторских замашек. Она всегда свято верила, что главе дома должно подчиняться безоговорочно, и это свое убеждение она внушила не только детям, но и самому деду.
Свободное копирование
