Но однажды, покружив таким образом несколько раз около Штейнгарта, прогуливавшегося во дворе тюрьмы, он подошел к нему и спросил с обычным беззаботным видом:
— А скажите, пожалуйста, Дмитрий Петрович, для чего употребляется морфий?
Штейнгарт объяснил. Затем он полюбопытствовал узнать, что такое опий, атропин и какая разница в действии этих ядов на человека. Штейнгарт вдруг насторожился: все эти яды имелись в тюремной аптеке, и, кроме: того, задавая свои вопросы, Мишка, против обыкновения, чего-то внутренне волновался. Тревожное подозрение мелькнуло у молодого врача, и он очень строго стал допрашивать Биркина о причинах его любознательности. Биркин окончательно растерялся и начал, по арестантскому выражению, крутить хвостом во все стороны. Штейнгарт, в свою очередь, принял еще более строгий тон и наконец добился от Мишки следующего признания:
— Я боюсь, Дмитрий Петрович, как бы мне не попасть в беду… Я хочу бежать из больничных служителей, да меня грозят побить.
— Кто такой грозится побить?
— Наши иваны… У них подделан ключ к аптеке, и они хотят, чтобы я вошел туда ночью и взял эти самые яды.
— Ага, вот что. Ну и мерзавцы же! Только знаете что, Биркин? Если вы не исполните их просьбы, они только побьют вас немного, а быть может, и совсем не побьют. Не такая здесь тюрьма… Ну, а если исполните, тогда знайте, что вам не миновать виселицы, или по крайней мере новой каторги. А вам ведь через четыре месяца на поселение выходить?
Мишка побледнел.
— Присоветуйте, что же мне делать?
— Скажите им, что в аптеке нет этих ядов.
— Нельзя. Тропин сам видел мертвую голову на ящиках. Он чуть не каждый ведь день к фершалу лечиться ходит.
— Так вот что: я дам вам магнезии или других каких пустяков, а вы скажите им, что это и есть яд. Не станут же они на язык пробовать, подлецы этакие!
Мишка, видимо, сильно обрадовался этому плану и, поблагодарив Штейнгарта за совет, быстро умчался.
Но Штейнгарт был взволнован. Он долго совещался со мной и Башуровым, и мы не могли прийти ни к какому спасительному решению. Доносить Шестиглавому о безумной затее арестантов нам не приходило, конечно, и в голову; рекомендовать осторожность Землянскому, который так дружил с Юхоревым и мог в конце концов лично выдать ему все, что угодно, особенно в пьяном виде, было бы глупо. Я посоветовал товарищу при первом удобном случае проверить количество имевшихся в аптеке ядов и затем следить не только за Биркиным, но и за самим Землянским. Произвести, однако, такую проверку удалось не скоро.
Почти в тот же день, когда происходил разговор с Мишкой Звездочетом, Тропин подошел к Штейнгарту при всей камере и спросил с обычной развязной улыбкой:
— Скажите, пожалуйста, Дмитрий Петрович, что это за штука такая атропин? Правда ли, будто отрава такая существует, читал я в какой-то книжке?
Штейнгарт поглядел ему пристально в глаза и отчеканил:
— Действительно, есть такая штука. Первая буква этого слова а есть греческая частица, обозначающая отрицание: не нужно, мол… И выходит, что атропин есть то, о чем и знать не нужно Тропину! Вот что это такое.
Тропин весело захохотал: казалось, ему ужасно понравилась остроумная шутка.
— Но зачем этим негодяям понадобился яд? — допрашивал меня все эти дни негодующий Штейнгарт.
— Ну, это-то я отлично понимаю, зачем, — объяснил я, — много раз приходилось мне слышать их беседы на этот счет. Яд, хороший, тонкий яд — это своего рода философский камень алхимиков, о котором мечтают все эти Тропины, Юхоревы, Сокольцевы. Они думают, что, имея такое оружие, они будут всесильны и безнаказанно могут убивать и грабить.
— Так вы думаете, они для подвигов на воле, а не в тюрьме, хотят теперь раздобыть его?
— Я почти уверен в этом. Запасаются на далекое будущее. Да, впрочем, почему на далекое? Юхорев почти на днях должен выйти в вольную команду.
Свободное копирование
