Приближался день премьеры «Великой дружбы» в оперном театре. Мама репетировала с утра до ночи. По ее просьбе из воинской части на репетицию каждый день приводили красивую белую лошадь, на которой во время своего первого выхода должен был появляться перед зрителями главный герой. Обычно за кулисами вокруг лошади все время кружил драматический тенор, исполнитель «героя», он кормил лошадь хлебными корками и даже дефицитным сахаром и шепотом повторял: «Я потеряю голос... потеряю голос». Влезать на лошадь он категорически отказывался и четверо специально прикомандированных солдат перед выходом водружали почти бесчувственного «героя» на ее спину.
День премьеры наступил. Публики в зале немного, не то, что на «Чио-чио-сан», но зато сколько ответственных и руководящих! Правительственная ложа забита до отказа и к ней никого не подпускают. Первые десять рядов партера также отсечены охраной от прочего народа, впрочем, его, повторяю, немного.
Прозвучала увертюра — сдержанные, но благосклонные аплодисменты. Пошел занавес — аплодисменты громче, уже в адрес художника. Кажется, все хорошо, сейчас появится главный герой, — вот он на белоснежном коне в папахе и бурке.
— Ах, как эффектно, — на весь зал выражает свой восторг дамочка из первых рядов, явно жена ответственного, — и зал разражается аплодисментами.
Эх! Не надо было этого делать! Лошадь пугается, на репетициях аплодисментов не было. Она переступает с ноги на ногу, не дает «верным ординарцам командарма» помочь герою спешиться. Мне из-за кулис видно, как дрожат его губы и трясутся руки, а ведь ему сейчас петь выходную арию.
— Стоять! — орет на лошадь из первой кулисы ее настоящий хозяин, молодой лейтенант.
Лошадь остановилась, но видно, как нервничает: прядет ушами, косит глазом.
Герой запел. Нет, он не потерял голос, поет и очень неплохо поет, но лошадь, лошадь, что она делает?! На глазах у всех на сцене академического театра она справила большую и малую нужду... Дали занавес. Впрочем, его довольно скоро открыли снова. Навоз убрали, лужу вытерли, герой, уже пеший, опять спел свою арию и заслужил аплодисменты, героиня тоже все спела, и хор, и почти вся публика дослушала скучнейшую оперу до конца.
Ответственные поблагодарили исполнителей и постановщика и, словно забыв о неприятном инциденте, удалились, а всесоюзное радио весь вечер вещало о выдающемся успехе новой советской оперы, премьера которой в один день состоялась сразу в двух театрах: в Большом и Алма-Атинском.
На следующий день нас с мамой разбудил ликующий Дима.
— Наташкин, новость! — кричал он, размахивая газетой. Он обожал первым сообщать новости, причем, чем хуже была новость, тем больше он ликовал.
— Новость! — Дима просто светился. — Вашу оперу разгромили! — И он протянул маме «Правду».
Там было напечатано печально-знаменитое постановление об опере «Великая дружба» и связанных с этим просчетах деятелей советского искусства. Прочитав, мама сказала:
— Она это знала вчера.
«Она» была, конечно, лошадь..:
Свободное копирование
