Москва купеческая - 107

Все лето 1917 года прошло у меня между Москвой и Петербургом, куда мне постоянно приходилось ез­дить по тем или иным делам города, а отчасти и Со­юза городов. В последнем произошли перемены. Пос­ле собранного мною апрельского съезда, за что меня сначала очень осуждали, говоря, что я «сдаю пози­ции», — был избран новый комитет на «паритетных началах». Был несколько изменен «регламент» и упразднена должность «главноуправляющего». Астров стал председателем главного комитета, а я — предсе­дателем «исполнительного бюро». В своих «политиче­ских выступлениях» я должен был действовать в согла­сии со своими «социалистическими коллегами». Пом­ню, что утверждение редакции приветственной и совершенно невинной по содержанию речи, которую я должен был сказать от имени Союза городов Альберу Тома на торжественном собрании, устроенном в его честь, представило много технических трудностей.

Во­обще с приездами «знатных иностранцев» у меня бы­ло немало хлопот, несомненно, потому, что я был один из немногих, более или менее свободно изъяснявших­ся на иностранных языках. Самым значительным собы­тием этого рода был описанный мною выше приезд двух французских социалистов, Мутэ и Кашэна, и со­провождение их мною по нашим знаменитым картин­ным галлереям, начиная с Третьяковской... Удивляясь богатству русских коллекций, они и многому другому удивлялись. Мутэ говорил, что он знает, что многие его собеседники сомневались в искренности его социа­листических убеждений, видя, что он носит крахмаль­ные воротнички и хорошие ботинки. Он долго гово­рил мне о глубоком различии французской и русской психологии, приводя, как пример, что никто не просит, а скорее отказывается от возможности получить орден Почетного Легиона, каковой, видимо, наши француз­ские гости могли легко выхлопотать. Мне показалось, что это был лестный для меня намек, но я, конечно, сделал вид, что ничего не понял, — с самого начала войны в нашей группе было соглашение не «исходатайствовывать» никаких награждений. Я не припомню, чтобы кто-нибудь отступил от этой общей линии.

Абсолютное непонимание приезжими гостями то­го, что происходило в России, было общим и, так сказать, раз навсегда установленным. Некоторые уже тогда — помнится Вандервельде, — говорили о «Во­стоке и Западе».