Москва купеческая - 51

Семью Второвых, или точнее говоря, Нико­лая Александровича Второва, нельзя причислить к Мо­сковскому купечеству. Но все-таки о нем следует ска­зать несколько слов, так как главная его деятельность прошла в Москве, и он приобщился к ее купечеству.

Второвы были сибирские купцы и оптом торгова­ли мануфактурой почти по всей Сибири. «Начало» их было довольно «трудным», — Сибирь без железной дороги была так далеко от Москвы, — но, как гово­рит Рябушинский, их дело стало «известной, после по­трясений сильно окрепшей, оптовой фирмой». Впо­следствии их дело, акционированное в 1900 году, име­ло самый крупный основной капитал в этой области:

10 миллионов. Впрочем, Щукинское дело в то время имело форму торгового дома и его капитал опублико­ван не был.

Об Александре Федоровиче, отце Н. А., пишет в своих воспоминаниях П. И. Щукин, говоря, что он пользовался большой популярностью на Нижегород­ской ярмарке. А. Ф. умер в 1911 году. После смерти отца Николай Александрович развел в Москве чрезвы­чайно энергичную деятельность и, хотя принадлежав­шее ему торговое дело продолжало существовать и успешно работать, он сам ушел в промышленность и банковское дело. Мне уже приходилось указывать, что он объединил, в отношении сбыта, три крупнейшие московские ситценабивочные фабрики, — Альберта Гюбнера, Даниловскую и Коншинскую.

Позднее он приобрел Московский Промышленный банк, бывшую банкирскую контору И. В. Юнкер и Ко. С помощью этого банка он стал приобретать ряд предприятий, в частности в цементной и химической промышленно­сти. Его банк был также связан с шерстяной и сукон­ной промышленностью и с изготовлением предметов военного снабжения. Он был одним из первых по при­влечению к сотрудничеству видных чиновников (А. Я. Чемберс) и людей науки (проф. В. Б. Ельяшевич).

Незадолго до революции он построил в Спасо-Песковском переулке весьма парадный дом, где потом находилось американское посольство. Этот дом был верно описан некоторыми американскими дипломата­ми.

Н. А. Второв был загадочно убит в мае 1918 го­да. Его похороны, с разрешения советской власти, были последним собранием буржуазии. Рабочие несли венок с надписью: «Великому организатору промыш­ленности».

Н. А. Второв является одним из немногих, в сущ­ности говоря, почти единственным, — о котором гово­рят, и не мало, советские авторы.

Большая Советская Энциклопедия говорит о нем, что это был один из видных представителей финансо­вого капитализма в России. В годы, предшествовав­шие первой мировой войне, — читаем мы далее, — стали образовываться, на основе сращивания с бан­ками, многочисленные группы в московской текстиль­ной промышленности. Заправилы этих групп, особен­но в годы войны, ряд крупных предприятий других отраслей и выступили учредителями многих предприя­тий военной промышленности. В составе русской фи­нансовой олигархии образовалась особая группа — московская — крупного монополистического финан­сового капитала.

После Рябушинских, Второв наибо­лее видная фигура среди национальной финансовой олигархии. До 1900 года А. Ф. и Н. А. Второвы (отец и сын) были только владельцами крупного предприятия (в Сибири, по торговле текстилем). В 1901-1914 они ста­ли главными владельцами крупных московских тек­стильных предприятий. Создав свою самостоятельную финансовую базу, Второв развернул строительство военных заводов, во много раз умножив свои капиталы за счет сверх прибылей.

Особое внимание Второвым, отцу и сыну, уделяет составитель недавно вышедшей Истории народного хо­зяйства СССР, — П. И. Лященко. Но его изложение, несмотря на то, что он мог использовать «фамильные архивы предприятий» и специальные, исторические, иногда очень ценные и подробные монографии, не только чрезвычайно тенденциозно, но и совершенно не­точно.

Второва советский историк рисует, как одного из главных деятелей дореволюционной промышленно­сти, который осуществил, вместе с Рябушинским, пе­рестройку русского народного хозяйства. Из эпохи «промышленного капитала» Россия перешла в следу­ющую стадию, «эпоху финансового капитала», и это было сделано руками Второва и Рябушинского (Како­го? Их было восемь братьев).

Нет сомнения, что рост значения финансового, иначе говоря, банковского, капитала, в промышленно­сти начал сказываться в России во время Первой миро­вой войны и особенно во время февральской револю­ции. Но в Москве он проявился лишь в слабой степе­ни и, во всяком случае, ни Н. А. Второв, ни братья Рябушинские не действовали в этом направлении. Дей­ствительность была противоположна тому, что пишет Лященко. Эпохой финансового капитала нужно на­звать такое положение, когда промышленные пред­приятия захвачены банками, для которых они — я уже об этом говорил — интересны с точки зрения бир­жевой ценности их акций. Руководство деятельностью фабрик идет не под знаком производства, а под углом их финансовой мощи, укрепленной выпущенными ими процентными бумагами, — акциями и облигациями.

И по отношению к Второву, и к братьям Рябу­шинским дело обстояло совсем иначе. И та, и другая группа имела свои банковские предприятия — Про­мышленный банк (ранее Банкирская контора И. В. Юнкер и Ко) у Второва, и Московский банк у Рябушинских. Но это были финансовые учреждения, которые обслуживали принадлежавшие этим группам промы­шленные предприятия, — фабрики и заводы. В. П. Рябушинский писал об этом в своих воспоминаниях, и это самое глубокое и существенное, что им написано. И в этом было отличие Москвы от Петербурга, где дей­ствительно этот процесс утверждения финансового ка­питала начал в полной мере сказываться.

Такою же, впоследствии приписанной к москов­скому купечеству, была и семья Тарасовых. И на них сказалась тяга в Москву, то стремление, кото­рое заставляло именитых купцов и Сибири, и Украи­ны, и Волги, и Кавказа, достигнув имущественного благополучия, переселяться в первопрестольную сто­лицу.

Тарасов был оптовым мануфактурным торговцем. В Армавире и в Екатеринодаре у них были склады, а в Армавире ватная фабрика. К началу текущего столе­тия они были уже богатыми людьми; их дело, Т-во Мануфактура братьев Тарасовых, было основано в 1899 году, с основным капиталом в 4 миллиона. Разбо­гатели они, повидимому, быстро. П. И. Щукин, на ав­торитет коего я не мало ссылался, очень характерно говорит об их материальных успехах:

«В начале братья Тарасовы, — пишет он, — жили весьма скромно; ездили по железной доро­ге в третьем классе, возили с собой мешки с су­харями из черного хлеба, которым питались доро­гой, носили зимой потертые бараньи шубы, но потом они разбогатели, и мы увидели их в со­больих шубах с бобровыми воротниками»...

Из братьев Тарасовых, — так называлась их фир­ма, — в Москве проживали трое: Александр, Гавриил и Михаил Афанасьевичи. В Москве у них торгового склада не было, но, конечно, Москва была центром их закупок. Из следующего поколения был Гавриил Гав­риилович, которому принадлежал дом, вновь выстро­енный по старым рисункам в стиле итальянского Воз­рождения и представлявший копию какого-то дворца в Италии. Дом этот сразу стал одной из московских достопримечательностей. Проживал там также и Аслан Александрович, который, насколько я помню, был представителем в Москве торгового их дела. Мне при­ходилось с ним немало встречаться: он входил в со­став Совета возглавляемых мною Обществ оптовых товариществ мануфактуры и о нашей совместной ра­боте я сохранил самые добрые воспоминания. Жена его, Лидия Васильевна, урожденная Абессаломова, бы­ла одной из городских дам-патронесс.

Одной из самых интересных фигур этой незауряд­ной, семьи был рано ушедший из жизни Николай Ла­заревич Тарасов. Он очень любил искусство, театр, был близок художникам. Хорошую характеристику дает ему Немирович-Данченко:

«Трудно встретить более законченный тип изя­щного, привлекательного, в меру скромного и в меру дерзкого дэнди. Вовсе не подделывается под героев Оскара Уайльда, но заставляет вспомнить о них. Вообще, не подделывается ни под какой «тип»: прост, искренен, мягок, даже нежен, но смел; ко всему, на каждом шагу подходит со вку­сом, точно пуще всего боится вульгарности».

Далее Немирович рассказывает, как Тарасов, че­рез Балиева, помог Художественному театру благопо­лучно закончить поездку, внеся тридцать тысяч руб­лей, с какой деликатностью это было сделано, и за­канчивает:

«Около тридцати лет прошло со времени это­го свиданья... Тарасов давно расстался со своей жизнью блуждающих огней... Художественный Театр перешел через все стадии революции, уже кует новый репертуар и новую жизнь, и для него теперь эти два фланирующих богатых москвича — классовые враги, и все-таки вспоминается то чувство бодрости и жизнерадостности»...

Примерно также вспоминает о нем и Станислав­ский, говоря о знаменитых «капустниках» в Художест­венном театре:

«Большую роль в выступлениях Н. Ф. Балиева играл скрывавшийся за кулисами Н. Л. Тара­сов, автор многих чрезвычайно талантливых шу­ток и номеров, один из пайщиков, позднее член дирекции театра, незаменимый наш друг, выру­чивший нас крупной суммой в трудную минуту на­ших гастролей в Германии... Среди шуток и забав артистов на капустнике выделялись некоторые но­мера, которые намекали на совсем новые для Рос­сии шутки, каррикатуры, сатиры, гротески. За это дело взялись Н. Ф. Балиев и талантливый Н. Л. Тарасов. Сначала они основали в доме Перцова, у Храма Спасителя, нечто вроде клуба Худо­жественного театра... Впоследствии образовался театр «Летучая Мышь»...

Я не случайно привожу эти авторитетные свиде­тельства об этом рано ушедшем из жизни человеке. Мне хочется подчеркнуть, что в Тарасовской семье бы­ли люди, которые по-настоящему знали и любили театр.

Эта семья тоже описана в литературе, на этот раз во французской. Один из ее отпрысков, французский писатель Анри Труайя, написал длинный роман, даже целую трилогию, где много говорит о своей семье. Первая часть описывает жизнь семьи «Дановых», в конце прошлого века и в начале текущего. Я не до­статочно хорошо знаю прошлое Тарасовской семьи, и не мне судить, сколь фотографически точно обрисованы отдельные этапы этого прошлого, могу только по­жалеть, что при больших ее заслугах и перед русской торговлей и промышленностью, и перед русским теат­ром, она преподнесена в таком мало привлекательном виде. Казалось бы, она заслуживала лучшего.

Но в этом романе есть одна деталь очень существенная, ко­торую нельзя обойти молчанием: французский писа­тель Труайя описывает с большими подробностями оргию, которая была устроена одним из главных ге­роев его повествования. На этой оргии имело место то, что на старом, образном, русском языке называ­лось «свальный грех». Мужскую половину действую­щих лиц представляет герой романа и его приятели, а женскую — некие «легкие актрисы». Позволительно спросить автора, о каких актрисах идет речь? Импера­торской сцены? Художественного театра? Большой оперы или балета? Частной оперы Зимина?

Откуда он взял, что в Московском театральном мире было что-либо, похожее на подобные нравы. Как справедливо говорит Рябушинский, театр — это московская спе­циальность. Все москвичи более или менее театралы. Жизнь театра тесно переплетается с общемосковской жизнью, и дворянской, и купеческой, и интеллигент­ской. Мало было семейств, у кого кто-нибудь бы да не был на сцене. И ни о каких «легких актрисах» ни­кто никогда не слышал. Можно только с горечью по­жалеть, что лауреат Гонкуровской премии, внося эле­мент «нездоровой клубнички» в свое повествование, взял на себя смелость бросить тень на московский театр.