Оглядываясь назад, понимаю: уж очень противоречивые факторы, как теперь говорят, влияли на мое детское и недетское развитие.
С одной стороны – уклад российской интеллигентской семьи с ее традициями и высокими идеалами.
С другой – осколки еврейской культуры, языка и быта, еще сохранившиеся в поколении моих дедов.
С третьей – октябрятские звездочки и пионерские звенья с лозунгом: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!», в который мы верили безоглядно.
Наконец, с четвертой стороны – разрывающие душу противоречия комсомольского демократического централизма и партийной дисциплины, когда все вместе мы должны были голосовать «ЗА», а каждый порознь в душе считал, что он лично «ПРОТИВ». И если бы только я один ощущал эти противоречия неокрепшей душой!.. Это была беда всего нашего поколения. Но вернусь к годам детства.
В нашем доме всегда царила музыка. Помню, как к маме, уже во второй раз учившейся в музыкальном училище по новым специальностям и одновременно работавшей там же концертмейстером и педагогом, на занятия приходили студенты и самодеятельные артисты. Дядя Федя Бараев, кузнец с завода ВПВРЗ, ставил меня на стол и учил петь: «...Женка! Что за сапоги? – Это ведра! – Ведра, право?...». Я по-детски очень горевал, когда уехал дядя Федя в Ленинградскую оперу. Стал он там заслуженным артистом.
Помню, как мамин студент, улыбчивый и чубатый Леша Масленников на генеральной репетиции первомайского концерта 1941 года перед высокой репертуарной комиссией озорно спел:
...Эх, тачанка-ростовчанка,
Все КОЛЕ-ЧЕТЫРЕ-СА!
Его тут же сняли из программы и чуть не выгнали из училища... Стал же Алексей Алексеевич Масленников заслуженным работником культуры, руководителем лучших в области хоров.
Помещений в училище не хватало, потому индивидуальные уроки фортепьяно велись в домах преподавателей. Помню, как тихий и скромный паренек из музучилища на клочке бумаги рисовал мамины и мои портретики, чтобы послать их в деревню: «Должны же дома знать, у кого я учусь!». Помню весьма самобытного парня из вологодской глубинки Васю Носарева, который сам с юмором рассказывал, как, впервые увидев пианино, спросил: « А это что за комод с шипами?». На войне он потерял ногу. Помню, как на деревяшке он ковылял, запрягая лошадку в госпитальном дворе... А по вечерам играл для раненых на гармошке. Теперь у меня на полке стоит книга о композиторе из Белозерска Василии Носареве.
Сколько же талантливых молодых людей бывало в нашем доме в те годы! Кажется, до последней ноты звучит в моих ушах Первый концерт Чайковского, который мама исполняла с оркестром Вологодского музыкального училища под управлением Ильи Григорьевича Гинецинского.
В какой-то момент решили учить музыке и меня, но довольно быстро поняли, что так, как мама, я играть не буду, а потому не стоит учить...
В 1934 году после убийства Кирова в Вологду из Ленинграда хлынул поток политических ссыльных: город снова приобрел статус «Подмосковной Сибири», который имел до революции. Большинство ссыльных составляли «бывшие»: чиновники, военные и священнослужители, были среди них ученые, музыканты и художники. Отец говорил, что в общем социальном портрете этих людей главной чертой вологжанам запомнилась их петербургская интеллигентность.
В нашем дворе поселили бывшую монахиню Екатерину Сергеевну, женщину высокообразованную, знавшую многие европейские языки. Позднее от родителей я узнал, что происходила она из весьма знатного рода, образование получила за границей, а в монастырь ушла при каких-то «туманных» обстоятельствах. Устроиться на работу ссыльным было очень трудно, а потому жили они впроголодь. Мои родители и наши соседи договорились с Екатериной Сергеевной об организации группы из шести – семи детей. С нами она гуляла, занималась рисованием и лепкой, а главное, учила немецкому языку. За год мы сильно продвинулись в познаниях: понимали нашу воспитательницу и могли объясняться в пределах детского общения.
Но в 1936 году последовал приказ о высылке ленинградцев в Казахстан. Никакие вмешательства отца не помогли, и Екатерина Сергеевна из Вологды уехала, о чем мы, дети, очень жалели. Перед отправкой она оставила отцу маленькую икону: просила сохранить ее до возвращения или передать достойным людям. Хранилась эта икона у нас в семье до 1993 года. Я передал ее во вновь открывшийся Прилуцкий монастырь его настоятелю отцу Ефрему. Святой отец обещал помянуть рабу божью Екатерину в своей молитве.
Когда встречаемся мы, дети той группы, вспоминаем о Екатерине Сергеевне с большим теплом. И то, что теперь мы прилично владеем немецким языком, во многом ее заслуга. К великому нашему сожалению, фамилию Екатерины Сергеевны мы так и не смогли узнать.
Позднее Екатерину Сергеевну пытались заменить ссыльной со странным именем «мадам Видрэ». Но мы ее, как говорится, «на дух не приняли». Это была ворчливая старуха. Раздражало, что она ежедневно расспрашивала нас о том, что делают дома родители, кто бывает у них в гостях и о чем беседуют. Очень скоро родители отказались от ее услуг. Всем стало ясно, что она просто «стукачка»...
Свободное копирование
