Кроме лекций Тирша я еще занимался в институте Пталогической Академии у Конгейма и особенно его помощника профессора Вейгерта, который стал известен своими окрашенными микроскопическими препаратами. Действительно, пре-параты эти выходили у него замечательно отчетливыми и красивыми; я научился у него окрашивать бугорчатые отложения и так называемые гигантские клетки, про которые тогда еще не решен был спор, есть ли эта клетка необходимая принадлежность бугорка или это искусственное явление, результат обработки бугорчатой массы. И Конгейм и Вейгерт - жиды. Во время нашей пасхи 1880 г. мы с Яковом Смирновым (он же Якушка) договорились ехать в Дрезден, чтобы побывать там в русской церкви, а потом побродить по Саксонской Швейцарии. Намерение наше увенчалось успехом: мы приехали в Дрезден как раз в тот момент, когда только что начали звонить к заутрене в нашей церкви. Тотчас по приезде заняли комнату в гостинице 2-го ранга с двумя кроватями, переоделись, умылись, ибо были покрыты слоем угольной сажи и отправились в церковь. Служба уже началась; пели немцы по нотам по-русски, но русские слова были написаны немецкими буквами. Ничего, складно выходило.
После обедни меня познакомил Якушка со всей семьей священника, который был хорошо знаком Якушке, пригласил нас обоих к себе разговляться. Мы направились к нему тут же по-соседству с церковью и пробыли у него часов до шести. Этот священник не был ничем замечателен, чтобы об нем записать что-нибудь. Человек, каких много на каждом шагу, разве только то и было в нем, что он хотя и русский священник, но как живущий постоянно за границей, отвык от многого русского, но русскую речь еще не забыл, хотя и немецкую вполне не усвоил. С его то семьей мы и отправились в горы. Сперва нужно было проехать по железной дороге станции 2-3, а потом на пароходе по реке Эльба и тут только попали в область своеобразных гор, сплошь состоящих из громадных песчаниковых масс, лежащих друг на друге на подобие просвир, поставленных одна на другую, что в общем давало впечатление будто бы каких-то колонн, составленных гигантами; по местам эти колонны целыми рядами расширялись и окружали большие площадки, на которых непременно было не только жилье, но даже гостиница с отдельными комнатами для туристов. В некоторых местах около гостиниц играл оркестр духовой музыки и тем самым приглашал к себе публику. Экипажей каких-нибудь я здесь за весь день не видал ни одного, все ходят пешком, а тех, которые ходить не могут, как я теперь, тех возят в креслах на колесах. Стало быть, передвижение вообще доступно всякому, и продукты в гостиницах не особенно дороги и, во всяком случае, дешевле, чем в городе, в противоположность московским Воробьевым горам, где цены на все чудовищные за отсутствием или далекостью конкуренции.
Проходили мы за целый день немало и тем же путем возвратились в Дрезден и когда пришли домой, было уже темно, на улицах горели фонари. Конечно тотчас завалились спать. Так, бродя по окрестностям или осматривая достопримечательности города и картинные галереи, прожили мы в Дрездене всего пять дней, а когда уезжали, конечно, спросили счет. Нам принес его мальчик из конторы. Просматривая счета, я увидал в них странную вещь: в них было поставлено, что мы спросили себе 20 свечей. Я сказал мальчику, что счет не верен, пусть его исправят и отослал его. Через минуту является с тем же счетом кельнер и уверяет меня, что мы взяли 20 свечей. Я, конечно, отрицаю это. Он уходит и вместо него является оберкельнер, который твердит то же самое. Я не доволен и этим. На его место приходит <....> , т.е. владелец отеля и спрашивает нас, чем мы собственно не довольны? Я говорю ему, что мы брали не двадцать свечей, а только две, стало быть, 18 свечей записано ошибочно. “Нет, - говорит, - записано верно. Вы только сочтите. Вам зажгли две свечи, это правда. Но ведь Вас было двое и, стало быть, каждый из Вас пользовался светом от двух свечей, т.е. оба пользовались светом от четырех свечей, а четырежды пять всегда бывает двадцать, а не что-либо другое”. Как мы не толковали с ним о том, что это были все те же две свечи, которые зажгли нам в первый день, а вновь мы не спрашивали, ничего не помогало. Он твердил свое, ссылаясь на какие-то правила гостиницы, а когда мы спросили, да что это за правила, он указал нам на них: это было объявление, напечатанное так мелко и так бисерно и висело на стенах чуть ли не над самым потолком, что читать его вряд ли кому-нибудь охота. Так как время уходило бесплодно, а нам нужно было ехать, поневоле заплатили за 20 свечей и ушли. Этот счет я сохранил у себя как образец немецкого обирания и бессовестной эксплуатации проезжих.
Двое из проведенных суток в Дрездене я употребил на то, что осматривал знаменитую картинную галерею, в которой в отдельном зале стоит знаменитая картина Рафаэля - Сикстин-ская мадонна, подлинник, купленный еще в старые года за 60 тыс.таллеров. Перед ней стоит постоянно деревянный диванчик, на котором всегда кто-нибудь сидит и смотрит картину. Около галереи есть еще особое строение с драгоценностями, вывезен-ными главным образом из Польши и России в то время, когда короли польские были в то же время и герцогами Саксонскими. Хотя это был и короткий срок, но, как оказалось, вполне достаточный, чтобы награбить бриллиантов, золота и алмазов на несколько миллионов рублей по тогдашним ценам. Сколько же рублей стоят эти вещи теперь? Наиболее ценные вещи, как короны, маршальские жезлы - хранятся в особом стеклянном шкафу, огороженным железным барьером, при нем находится постоянно особый служитель, наблюдающий за тем, чтобы посетители не протягивали рук к шкафу.
Вход и в галерею и в сокровищницу, конечно, платный и с избытком покрывает все расходы по охране и вообще по содержанию этих учреждений. Ушел туда и мой таллер.
Свободное копирование
