Помещики Сапожковского уезда
Бродовичи
Однажды зимой я получил приглашение приехать в село Волковое, верстах в 12 от меня, к старикам по фамилии Бродовичи. Это были очень ветхие старики, более 70 лет каждому. У них был единственный сынок, живший без всякого дела в Рязани. Пригласили они меня потому, что старик заметил утром, что у его старушки нет того блеска в глазах, которым он был поражен при первой встрече с ней, более 40 лет тому назад. Меня спрашивали оба они, что это значит - такая перемена. Осмотревши глаза старушки, я нашел, что она правым глазом уже давно не видит, но не замечала этого, а левым скоро перестанет видеть; в правом была уже зрелая катаракта, а в левом - начинающаяся. Тут и она сказала, что она видит все как в тумане, но приписывала это дыму от трубки, которую постоянно сосал ее супруг. Я сказал, в чем дело, и говорил, что можно помочь горю лишь операцией, но старушка так напугалась самого слова “операция”, что наотрез отказалась от нее, особенно, когда выяснилось, что для этого надо было бы ехать в Москву. - Нет. На это она никогда не решится. Да и как решиться ехать в такую даль, когда она уже около 40 лет не выезжала из Волкова. Даже 30 лет назад, когда они выписали из Вены коляску, чтобы ехать в Рязань, и то она не решилась, так коляска и стоит теперь в сарае, который выстроили над ней. - “Нет. Лучше позвольте мне примачивать глаза розовой водой”. - “Ну, извольте”.
Старик за чаем расспрашивал меня, где я жил в Москве, и когда узнал, что это было на Тверской близ Охотного ряда, точно обрадовался этому и рассказал странную историю о том, как во время оно, когда он жил в Москве, в гостинице “Париж”, к нему повадился ездить пить чай Император Николай I. Дело произошло так: “Сижу я летом у открытого окна на улицу в своем номере, пью чай - а я любитель хорошего чая, и слышу крики на улице: ‘‘Ура-ура!’’. Я высунулся в окно, смотрю, что там такое? А это сам Николай едет. Только поравнялся с моей гостиницей, велел кучеру остановиться, подзывает к себе городового. А тут, Вы понимаете? Уже не городовые, а квартальные и пристава бегут. А он спрашивает, почему так хорошо пахнет на улице. А полицейский отвечает: ‘‘Это потому, Ваше Величество, что капитан Бродович при открытом окне чай пьет’’. - ‘‘А где он живет?’’ - спрашивает государь. - ‘‘А вот тут; вон и окно у него открыто’’. Вышел он из коляски - и прямо ко мне в номер. Я как увидел его, так и ахнул; хотел было мундир надеть, а он говорит - ‘‘Оставайся, как есть в халате, и дай мне, - говорит, - своего чайку попробовать’’. Я ему свежего заварил; он попил, стакан выпил и другой, похвалил - ‘‘Спасибо, - говорит, - тебе, Бродович, за твой чай, я еще заеду’’. А я точно одурел. Пока он пил чай, я все время молчал и смотрел на него. Сами понимаете, каково с такой персоной разговаривать. И что же вы думаете, приехал ведь и на следующий день, а потом и каждый день. Надоел даже под конец’’.
Интересно было бы знать психику Бродовича и то, как сложилось у него мнение, что подобное происшествие сколько-нибудь правдоподобно. Он ведь рассказывал не мне одному, а каждому, с кем встречался первый раз, а таких было не мало.
Во избежание нашествия неприятелей он сделал вокруг своей усадьбы земляной вал и глубокий ров, а на углах вала поставил по пушке, но не успел еще докончить вал весь, с задней стороны усадьба осталась свободной для прохода неприятеля, и во рве не оказалось воды. С течением времени ров стал засыпаться, обрастать крапивой, а земляной вал сгладился.
Старушка Бродович в скором времени умерла, а он ездил к ней на могилу ежедневно, подолгу оставался на ней, на ней же и умер.
Других таких оригинальных старичков я не встречал. А вместе с тем они были и бережливы: после старухи осталась почти целая комната, наполненная холстами, пряжей и шерстью. Для чего все это добро собиралось, тщательно сберегалось - она и сама вряд ли знала, а собирала.
Свободное копирование
