Но я основательно забежал вперед – хочу вернуться к первым годам моей службы на Дальнем Востоке. Они были очень нелегкими, так как всегда напряжённая работа по специальности проходила на фоне примитивных бытовых условий, стоящих немалых затрат сил и времени. Тут всё было связано воедино. Примитивные условия размещения войск, недостатки водоснабжения, отсутствие в большинстве гарнизонов канализации создавали условия для возникновения массовых желудочно-кишечных заболеваний. Запасы хлорной извести не всегда обеспечивали надёжную обработку туалетов выгребного типа, в результате происходили массовые выплоды мух. От мух трудно было уберечь хлеб и солдатские миски, на которых даже после мытья мухи находили, чем поживиться. Короче говоря, когда летом начиналась массовая заболеваемость дизентерией, определить ведущий фактор заболеваемости (водный, пищевой, мушиный) было невозможно – как правило, свою лепту вносили все факторы. Поэтому и вспышки были всегда полиэтиологичными, то есть вызывались различными типами дизентерийных бактерий. Мне особенно запомнилась эпидемия 1951 года, когда в инфекционном отделении госпиталя находилось более 500 больных. Для их размещения был развёрнут целый палаточный городок. Противоэпидемический режим содержания больных соблюдался в этой обстановке с большими упущениями, что несомненно приводило к распространению заболеваемости. Выздоравливающие, несмотря на строгие запреты, отправлялись на прогулки по соседним магазинам или даже на базар. Комендантские патрули отлавливали и возвращали самовольщиков в госпиталь, в общем всем находилась работа. Несмотря на все профилактические мероприятия, проводимые медицинской службой, сезонные вспышки дизентерии возникали ежегодно. Видимо, совокупность отрицательных факторов, способствующих заболеваемости, превышала эффективность профилактики. За годы работы на Дальнем Востоке я приобрел неоценимый опыт выделения различных патогенных бактерий кишечной группы (дизентерийных, тифо-паратифозных, сальмонелл), к тому же часто совмещал работу микробиолога и эпидемиолога, выясняя пути и механизмы распространения инфекций. Мне неоднократно приходилось, выезжая на вспышку какого-либо заболевания в качестве эпидемиолога, сталкиваться с необходимостью проведения бактериологических исследований. В клинических лабораториях гарнизонных госпиталей обычно находились нужные мне чашки Петри и пробирки, а в аптеках – сухие питательные среды. Обычную солдатскую тумбочку я превращал в термостат. Для этого достаточно было подвести к тумбочке электропроводку и установить на её дне лампочку в 25-40 ватт. В крышке тумбочки я проделывал отверстие для термометра – и термостат был готов. В самом примитивном варианте на дно тумбочки можно было в качестве источника тепла поставить спиртовку, отрегулировав её фитиль на минимальное пламя. Неоднократно такие импровизированные приспособления помогали мне достоверно подтвердить эпидемиологический диагноз вспышки инфекционного заболевания. Единственным «инструментом», который я всегда держал на дне своего портфеля, была петля из тонкой платиновой проволоки – основное оружие микробиолога.
Но, к сожалению, далеко не всегда мое время тратилось на работу, требующую специальных знаний. Когда эпидемиологов и гигиенистов разгоняли по командировкам, взоры начальства устремлялись в мою сторону. Человек, сидящий за лабораторным столом, в сравнении с командировочным производил впечатление почти бездельника. А дурному начальнику надо было по любому поводу прежде всего подстраховаться, чтобы, щёлкнув каблуками, доложить вышестоящему, что, мол, меры приняты. Такой стиль работы был характерен для И.Л.Нисневича, человека малограмотного в специальных вопросах, но умеющего угодить начальству. Четыре года, в течение которых он был начальником СЭО, остались самыми тяжёлыми за всю мою полувековую службу. Недостаток собственных знаний и неумение руководить специалистами он пытался компенсировать криком и хамством. Собрать у себя в кабинете нескольких офицеров и, не предлагая им сесть, полтора – два часа отчитывать всех вместе и каждого по отдельности было его любимым занятием. Однажды я не выдержал и подал рапорт, в котором написал: «В связи с Вашими грубостью и хамством считаю невозможным дальнейшую службу под Вашим командованием и прошу поддержать мою просьбу о переводе в другую часть». Рапорт я подал «по команде», то есть ему же. Через положенные по уставу две недели я обратился к И.Л.Нисневичу с вопросом о судьбе моего рапорта. Он достал рапорт из сейфа и протянул его мне. На рапорте его же рукой была начертана резолюция, гласившая, что я нарушил параграф 1 Устава внутренней службы. Я бросился читать Устав. Первый параграф вещал, что каждый военнослужащий должен быть патриотом своей части. Стиль работы этого человека может быть показан на следующем примере. Из военного совхоза (были тогда и такие организации!) пришло донесение, что при ветеринарном контроле была обнаружена свинья, больная трихинеллезом. Туша была засыпана хлорной известью и погребена на скотомогильнике. Но мой шеф не поверил донесению: а вдруг мол на самом деле свинью не похоронили, а съели или еще едят! И я был направлен в военсовхоз для выяснения действительной судьбы свиной туши.От железнодорожной станции до военсовхоза было километров 10 грязной просёлочной дороги, большую часть которой я проделал пешком. Врач совхоза показал мне акт за подписями нескольких должностных лиц, присутствовавших при погребении. Вооружившись копией акта, я вернулся к шефу.
– А почему вы не вскрыли могилу, чтобы убедиться, что туша действительно там? – грозно спросил шеф. – Езжайте обратно, заставьте раскопать могилу и проверьте, всю ли тушу закопали!
И я был вынужден повторно поехать по «свинскому» делу. Врач военсовхоза был изумлен, узнав причину моего столь быстрого возвращения. Но мы нашли оптимальный выход из этой острой ситуации: душевно «поговорили за жизнь за рюмкой чая», помянули незлым тихим словом своих начальников и их матерей, и я отправился в обратный путь. Моим докладом об «эксгрумации» свиньи шеф остался доволен. «Учитесь, каждое дело нужно доводить до конца», – назидательно сказал он, выслушав мой изобилующий яркими деталями доклад. Я был вынужден согласиться.
Не все мои сослуживцы были способны выдержать придирки и издевательства шефа. Подполковник Назимок, пожилой человек, потерявший в годы войны семью, как-то впал в истерику, начал что-то бессвязно выкрикивать, по лицу его потекли слёзы. Иногда, к сожалению, очень редко, шеф радовал нас, подчиненных, своими идиотскими выходками. Так, как-то в жаркое июльского воскресенье он решил позагорать. Мы жили в одном военном городке и наблюдали, как он часа два ходил около своего дома, раздевшись до пояса, но в кожаных перчатках. Он страшно обгорел, дня два не выходил на работу, что весь коллектив воспринял как неожиданный подарок судьбы, но даже сменив кожу, не изменил своей сути. Кожаные пречатки, кстати, украшали его толстую фигуру даже в жаркие дни – он очень следил за своей внешностью. А его жена с гордостью говорила: «Он у меня такой выхолощенный!» (вместо «вылощенный»). Но хватит о нём. Он плохо кончил. В 1953 году его перевели на должность дивизионного врача, и он полностью исчез с моего горизонта, оставив о себе незабываемо скверные воспоминания. А далее, на протяжении всей многолетней службы в армии мне очень везло с начальством. Это были умные, интеллигентные и симпатичные люди – Михаил Степанович Цапко, Марк Исакович Лев и Михаил Яковлевич Канцур. С каждым из них у меня устанавливались добрые отношения, сохранявшиеся многие годы и после окончания совместной службы.
Свободное копирование
