В январе 1939 года был снят со своего поста Ежов. В доме этого человека Бабель иногда бывал, будучи давно знаком с его женой, Евгенией Соломоновной. Бабеля часто приглашали к Ежовым в те дни, когда там собирались гости. Приглашали и Михоэлса, и Утесова, и некоторых других гостей из мира искусства, людей, с которыми было интересно провести вечер, потому что они были остроумны и умели повеселить.
«На Бабеля» можно было пригласить кого угодно, никто прийти бы не отказался. У Бабеля же был свой, чисто профессиональный интерес к Ежову. Через этого человека он, видимо, пытался понять явления, происходящие на самом верху…
Зимой 1938 года Е.С. Ежова отравилась. Причиной ее самоубийства Бабель считал арест близкого ей человека, постоянно бывавшего у них в доме; но это было каплей, переполнившей чашу…
– Сталину эта смерть непонятна, – сказал мне Бабель.– Обладая железными нервами, он не может понять, что у людей они могут сдать…
В последние годы желание писать владело Бабелем неотступно.
– Встаю каждое утро, – говорил он, – с желанием работать и работать и, когда мне что-нибудь мешает, злюсь.
А мешало многое. Прежде всего – графоманы. По своей доброте Бабель не мог говорить людям неприятные для них истины и тянул с ответом, заикался, а в конце концов в утешение говорил: «В вас есть искра божья», или «Талант проглядывает, хотя вещь и сырая», или что-нибудь в этом же роде. Обнадеженный таким образом графоман переделывал свое произведение и приходил опять. Ему все говорили, что пишет он плохо, что нужно это занятие бросить, а вот Бабель подавал надежду…
Телефонные звонки не прекращались. Работать дома становилось невозможно. И тогда Бабель, замученный, начинал скрываться. По телефону он говорил только женским голосом. Женский голос Бабеля по телефону был бесподобен. Мне тоже приходилось его слышать, когда я звонила домой. А когда начала говорить наша дочь Лида, он заставлял ее брать трубку и отвечать: «Папы нет дома». Но так как фантазия Лиды не могла удовлетвориться одной этой фразой, она прибавляла что-нибудь от себя, вроде: «Он ушел гулять в новых калошах».
Но случалось и так, что, скрываясь от графоманов, Бабель убегал из дому, захватив чемоданчик с необходимыми рукописями. Он не упускал случая снять на месяц освобождающуюся где-нибудь комнату или номер в гостинице. Причиной (хотя и очень редкой) для бегства из дому был приезд моих родственников. Тогда он всем с удовольствием говорил:
– Белокурые цыгане заполонили мой дом, и я сбежал.
Мешала ему работать и материальная необеспеченность. Но только в последние два года моей совместной жизни с Бабелем я начала это понимать. Вначале он тщательно скрывал от меня недостаток денег, и даже моей матери, когда она у нас гостила, говорил:
– Мы должны встречать ее с улыбкой. Ни о каких наших домашних затруднениях мы не должны говорить ей. Она много работает и устает.
У Бабеля еще с детства было привычное чувство, что мужчина в семье должен быть добытчиком денег. В его семье никогда не работала мать – тогда это было не принято, – не работали первая жена Бабеля Евгения Борисовна и сестра Мера. Оставаясь дома, Бабель сам вел хозяйственные дела, отдавал распоряжения домашней работнице, всегда сам расплачивался за квартиру, газ и электричество, предпочитая это делать через сберкассу. Не представляя себе жизни без домашней работницы, он сам занимался наймом и платил жалованье. И даже меня часто спрашивал, не нужны ли мне деньги. Я говорила: «Нет». И он жаловался: «У меня какая-то ненормальная жена! Другие жены у своих мужей просят денег, клянчат, заискивают. Будь у меня такая жена, я мог бы сказать: “Нате! Ешьте, ешьте меня живьем!”». И он, засучив рукав, подносил локоть к моему лицу. У меня денег он никогда не брал и не просил. Но, когда я возвращалась домой, получив зарплату, он встречал меня с лукавым видом, приговаривая: «Миленькая, дорогая, зарплатку получила», выхватывал мою сумку, прижимал к груди, скакал на одной ноге к себе в комнату и закрывался там на ключ. Потом, конечно, возвращал. Когда я спрашивала его, не нужны ли ему деньги, он тоже всегда говорил: «Нет». Уезжая в Киев, Одессу или еще куда-нибудь, он всегда хотел оставить мне денег на хозяйство, но тут уж я могла сказать, что деньги у меня есть. Я сама распоряжалась своими деньгами, помогала матери и братьям, которые жили и учились в Томске. Могла купить себе все, что хотела, и принести в дом сладости и фрукты. Хозяйственные заботы меня не касались. И только однажды, когда объявили, что можно продать облигации займа за 10% их стоимости, Бабель потащил меня в сберкассу и сдал и свои и мои облигации. Он был очень доволен, а я была удивлена, но ничего ему не сказала.
Свободное копирование
