Через три дня после моей отставки передо мной вновь предстал Жарретт. Он в третий раз предложил мне подписать американский контракт. На сей раз я прислушалась к его предложению. До этого мы ни разу не касались материальной стороны. Вот что он мне предложил: пять тысяч франков за каждое представление и половину сбора от излишков, если сбор будет превышать сумму в пятнадцать тысяч франков. Следовательно, в случае, если сбор будет составлять двадцать тысяч франков, я смогу получить семь тысяч пятьсот франков. Кроме того, он обещал мне тысячу франков в неделю на гостиничные расходы, специально оборудованный пульмановский вагон для передвижения по стране, состоящий из комнаты для меня, салона с фортепиано, купе для прислуги и двух поваров, которые будут готовить во время пути. Сам Жарретт должен был получать десять процентов от любой заработанной мной суммы. Я приняла все условия. Мне хотелось поскорее уехать из Парижа.
Жарретт тут же послал телеграмму господину Аббе, известному импресарио Америки, и две недели спустя тот прибыл во Францию. Жарретт досконально обсудил с ним каждый пункт, и после этого я подписала контракт: взамен мне выдали сто тысяч франков в качестве аванса на дорожные расходы.
Я должна была играть восемь пьес: «Эрнани», «Федру», «Адриенну Лекуврер», «Фруфру», «Даму с камелиями», «Сфинкса», «Иностранку» и «Принцессу Жорж».
Я заказала двадцать пять светских туалетов для себя у Лаферьера, у которого тогда одевалась, а у Барона — шесть костюмов для «Адриенны Лекуврер» и четыре костюма для «Эрнани». Я заказала молодому художнику по костюмам Леполю костюм Федры. Эти тридцать шесть костюмов обошлись мне в шестьдесят одну тысячу франков. Один лишь костюм Федры, созданный юным Леполем, стоил четыре тысячи франков. Бедный художник вышивал его собственными руками.
Костюм Федры был подлинным чудом. Он был доставлен ко мне за два дня до отъезда. Я вспоминаю этот трогательный эпизод с неизменным волнением. Нервничая из-за задержки, я села писать художнику гневное послание, как вдруг он пожаловал собственной персоной. Я встретила юношу неприветливо, но у него был такой страдальческий вид, что я усадила его и осведомилась, почему он так плохо выглядит.
— Мне нездоровится, — произнес он таким слабым голосом, что я почувствовала к нему огромную жалость. — Я спешил закончить работу и три ночи не спал. Но взгляните, до чего же прекрасен ваш костюм!
И он разложил его передо мной с благоговением.
— Смотрите, — заметила Герар, — здесь пятнышко!
— Ах, это я укололся, — поспешно ответил бедный художник.
Но я уже успела заметить в уголке его рта капельку крови. Он быстро смахнул ее рукой, чтобы не посадить на роскошный костюм еще одно пятно.
Я вручила модельеру четыре тысячи франков Он взял их с трепетом, пробормотал что-то невразумительное и убежал.
— Унесите этот костюм! Унесите его! — закричала я «моей милочке» и горничной и разразилась такими безудержными рыданиями, что весь вечер потом меня мучила икота.
Никто не понимал причины моего горя. Я же проклинала себя в глубине души за то, что измучила бедного юношу. Было ясно, что он скоро умрет. И я оказалась — в силу того, что в цепи обстоятельств мне пришлось собственноручно выковать первое из звеньев, — соучастницей убийства этого двадцатидвухлетнего ребенка, художника с большим будущим.
Я ни разу не надела этот костюм, и он до сих пор лежит в той же пожелтевшей коробке. Его золотая вышивка потускнела от времени, а кровавое пятнышко слегка источило ткань.
Что касается бедного художника, то я узнала о его смерти в мае, во время пребывания в Лондоне.
Перед тем как уехать в Америку, я подписала с Холлингсхедом и Майером — английскими импресарию «Комеди» — контракт, согласно которому оставалась в их распоряжении с 24 мая по 27 июня 1880 года.
Свободное копирование
