Бал Харбинцев в Модерне в 2009 году - 3

   Но вернемся к "Модерну". Между сеансами там были популярны песенки Вертинского и "того старого" Петра Лещенко. Песни Вертинского (он в это время был в Шанхае) с большим успехом исполнял А. З. Кармелинский, а потом и Андреев под псевдонимом Моложатов. Это был родст­венник моего хорошего знакомого Инно­кентия Павловича Андреева, с сыном которого, Володей, мы потом учились в одном классе, в гимназии Достоевского. Еще у него была дочь Татьяна, но она была ещё маленькой.

   Андрей Моложатов задумал взять со­ветское подданство и уехать в СССР - продолжать карьеру, но, как почти всегда бывало с экс-эмигрантами, так и сгинул где-то в недрах ГУЛАГа. В кинотеатре "Модерн" перед каждым сеансом исполнялись увер­тюры - чаще классические - оркестром под управлением М.М. Силецкого (отчего и билеты, всегда были дороже, чем в других кинотеатрах). Очень красивой и оригиналь­ной была "световая игра" на открытой сцене. По её бокам и в глубине роскошная драпи­ровка постепенно меняла цвета, начиная от нежно-голубого, и кончая ярко-красным. Причём, всю эту смену игры цветов прово­дил за кулисами тот самый Миша, о кото­ром я упомянул выше. Зрители тепло и с восторгом воспринимали эту игру цветов и звуков. По окончанию увертюры сразу опускался экран, и начиналась демонстрация самого фильма.

   В "Модерне" была своя электростанция, находившаяся в полуподвале в одном из отдаленных участков здания. Помню, как однажды электромеханик предложил мне по­ближе познакомиться с этой электростанци­ей и повёл меня туда. Шли мы по какому-то не очень широкому настилу, а когда я при­касался к электромеханику меня слегка било током. Такое развлечение не было приятным и больше уже ходить вниз не хотелось.

   В "Модерне" во всех залах и подсобках всегда был образцовый порядок. Экономкой всего огромного хозяйства была Любовь Львовна (фамилию не помню), одинокая нервная женщина лет под 50, с пронзитель­ными чёрными глазами, острым взглядом. Дисциплину она держала крепко, и вся об­слуга её боялась. Элегантно и просто одета, невысокого роста, малоразговорчивая - она была опорой хозяйства. И вот эта с виду непривлекательная дама однажды связала для меня тёплый голубой шарф к какому-то празднику. Подарила мне, и я очень долго вспоминал её: шарф был и теплым и проч­ным. Даже будучи учеником, а потом сту­дентом, я очень долго носил этот шарф, вспоминая эту строгую на вид и добрую женщину. Ясно, что она жалела меня и хо­тела мне сделать что-то хорошее.

   Осталось сказать о частых "файв-о-клоках", которые организовывались по вос­кресеньям в просторном фойе партера. Зал его был с до-блеска натёртым полом, с по­толка до пола завешен бархатными драпи­ровками вишнёвого цвета. Начинался "файв-о-клок" в пять часов вечера и одол­жался примерно до десяти. Я не знаю, кто и по какому признаку приглашался в гости, и сколько им это стоило, но обычно это были богатые русские и иностранцы. При этом дамы были одеты в строгие вечерние платья, а мужчины - во фраки или смокинги. Сто­лики располагались по краям этого зала, а в середине оставалось место для танцев, ко­нечно, иностранных: фокстрот, танго, мед­ленный вальс. На столы подавались "ска­зочные угощения", закуски и сладости, ко­торые готовили специальные повара и кон­дитеры-китайцы. Сама кухня и кондитер­ская были на верхних этажах. На столах в хрустальных вазах стояли букеты свежих, прекрасно подобранных садовых цветов. И до чего же искусными были эти повара и кондитеры.

   Одну стену этого зала занимал неглубо­кий бассейн с фонтаном, с плавающими золотыми рыбками. Над бассейном была небольшая полукруглая площадка для джаза, который размещался иногда не только на "сцене", а в углу самого зала. Обычно джаз был небольшой, играл без оглушения гостей. Инструменты были начищены до блеска. Мелодичные звуки звучали в меру громко, и не было какофонии. Мы, работник кино­театра, подглядывали сквозь складки бар­хатных занавесей и любовались красотой, вдыхали аромат дорогих духов, который распространялся от танцующих в зале. Осо­бенно популярными были в то время фран­цузские "Суар де Пари" ("Вечер Парижа"). Обычно веселье заканчивалось в одинна­дцатом часу. Дамы и господа чинно расхо­дились, и мне не помнится ни одного случая какого-либо происшествия, тем более скан­дала. Гости выпивали в меру, и всё было "так чинно и благородно". Картина этих "файв-о-клоков" запомнились на всю жизнь. Нужно дополнить, что день мой строил­ся так: жили мы с папой, снимая где-то "угол" в квартире в Нахаловке, днём я шел к А.Ф. Любавину, отчитывался за прошед­ший день, сдавал деньги, брал новый запас журналов "Зигзаги". Но, кроме журналов, продавал ещё брошюры "Песни Вертинско­го", ещё чьи-то, а также большие календари на год, имевшие вид толстых журналов, с различными статьями и рекламой. Понятно, что от продаж всего этого мне причитался процент. Именно в это время я увлекся ра­ботой в мастерской по изготовлению боль­ших бумажных реклам - киноплакатов на рамах. Мне довелось клеевыми красками вырисовывать буквы и окантовывать их кисточкой, так и разных плакатов, что вклеивались на рамах в щиты. Получалось очень красиво, и меня хвалил мой прямой руководитель Павел Черняк. Никогда его не забуду. Однажды он прекрасно угостил меня в кафе Ощепкова, размещавшегося рядом с "Паласом" на Монгольской улице. Тут впервые, в кафе, я попробовал прекрас­ный кефир и пирожные. Кафе Ощепкова славилось своим меню и очень предупреди­тельным обслуживанием клиентов. Офици­антами были красивые молодые девушки, у всех была форма. Кроме Павла Черняк, помню еще второго художника Володю Попова. Ещё позже появился художник Николай Григорьевич Мызников, по странному совпадению в это время бежал тайно из СССР Ассерьянц - брат известного в Харбине Наголена, майор красноармеец. Он тоже подвизался подмастерьем в пла­катной мастерской. Конечную судьбу всех означенных лиц не знаю, так как моя даль­нейшая судьба изменилась резко. Об этом тоже вкратце нужно сказать.

   Еще один штрих моей работы в "Модер­не". Примерно в 1931 году там появился владелец этого здания - И.А. Каспе, кажется, французский подданный. Запомнилась сухощавая фигура стройного чело­века, который по вечерам частенько гулял один медленным шагом по залу кинотеатра, заложив руку за борт (о его трагедии вспо­минать не буду - в Харбине был убит его взрослый сын, наследник огромных бо­гатств). У Каспе, кроме комплекса киноте­атра и шикарного отеля, ещё был ювелир­ный магазин в этом же здании.

   Остался ещё один штрих моей "кинобио­графии". Поскольку я работал хорошо, А.Ф. Любавин был мной доволен. Как только на Пекарной улице, на Пристани же, открылся первый "говорящий" кинотеатр "Капитол" (бывший "Арс") я был туда пере­ведён. С грустью расставался с "Модерном", который так полюбил. Запомнился в "Капитоле" старший билетер Всеволод Владими­рович Транквилеский, и его жена Лидия Владимировна, такая же статная красивая, тоже работала билетёром. Ещё запомнился билетёр Николай Михайлович Рейн, с уже стареющей невысокой, стройной и выдер­жанной, с хорошей выправкой фигурой. Он тоже стоял на контроле. До сих пор помню двух красивых и симпатичных барышень Лиану и Олю. Обе были контролёрами уже при входе в зрительный зал. Запомнилась из "Капитола" красивая девушка, в форме "шоколадни­цы" - она носила на лотке много разных сортов шоколада и продавала их зрителям. Особенно раскупался у нее "Nestle". Гордо­стью для меня было то, что администрация часто доверяла мне показ русских надписей. Поскольку в "Капитане" шли только ино­странные фильмы на английском языке, а большинство зрителей были русскими, нужно было давать перевод английской речи русскими надписями. Адскую работу проделал харбинец (бывший сахалянец), фамилия, кажется, Вертопрахов. Он коптил стёкла определенного одинакового размера до нужной черноты, а потом по ним специ­альным пером выцарапывал русский пере­вод шедших с экрана речей. Сбоку от боль­шого экрана стоял маленький экран, диа­проектор, и этот оператор по ходу фильма вовремя в специальную форму вставлял очередное стекло, а затем менял на другое. Так русскоязычное население понимало смысл содержания фильма. Так вот, мне была доверена та же работа на том диапро­екторе, но не в основном фильме, а в картинке - "картонаже" в дополнение перед началом основного фильма (минут на 8-10). Я с гордостью в эти минуты восседал перед прибором в оркестровой яме и никогда не ошибался в смене стекла. Этой нагрузкой я очень гордился.

   Однажды мне пришлось быть даже уча­стником спектакля иллюзиониста. Приехал в Харбин со своей труппой и реквизитом англичанин м-р Левант. В его арсенале

   были фокусы-сценки. И вот в какой-то роли я несколько раз предстал перед публикой обычно перед зрительным залом. Фокус заключался в следующем. М-р Левант, высокий и стройный, выходил на сцену в больших перчатках. Перед ним ставили столик, и он обращался к публике через переводчика: "Уважаемые леди, дайте мне временно своё кольцо, я использую его и верну вам".

   Обычно народ колебался, но всё же кто-то подходил к сцене и давал своё кольцо, чаще всего золотое обручальное. М-р Левант брал кольцо и пробовал зарядить им писто­лет, что лежал на столике и имел длинное дуло. Фокусник пытался через дуло втис­нуть кольцо внутрь. Так как отверстие дула было маленькое. Левант брал молоток и к ужасу владельца сплющивал кольцо - тогда оно заходило в дуло. После этого, глядя за кулисы, говорил: "У меня есть мальчик, который не боится выстрелов". Я выходил на сцену, пройдя в другой конец, и Левант командовал мне: "Закрой глаза ничего не бойся, открой рот", что я и делал. Раздавал­ся выстрел, даже появлялся дым из дула. После чего мне снова была команда Леван­та: "Теперь, мальчик, иди через зал к вы­ходной двери. Там висит коробочка и при­неси её мне". Это я выполнял. Затем Левант на сцене на столике снимал с коробки цветную ленточку, открывал коробку, и там лежало целое кольцо, через которое была продета веточка живой розы. После этого Левант приглашал на сцену владелицу кольца, целовал ей ручку и вручал кольцо с розой под громкие аплодисменты. Гастроли Леванта в Харбине длились при­мерно месяц. Затем он со своим реквизи­том и помощниками ехал дальше по горо­дам Маньчжурии и Китая. За каждое участие в этом номере я получил от Леванта по три руб­ля, а в то время это были немалые деньги.

   Так и шла моя жизнь среди "богемы", а папа перебивался случайными работами, и опять нам приходилось жить по "углам". Примерно в 1932 году, наконец-то, папу как опытного юриста взял на работу владелец страховой фирмы Владимир Александро­вич Пинаев и назначил его в качестве сво­его представителя на станцию Имяньпо. После устройства папа должен был и меня выписать к себе, и я смог бы дальше учить­ся в Имяньпо, где были русские школы. Не забуду никогда, как я провожал папу. Он стоял в тамбуре вагона, я - на перроне. Ко­гда поезд начал двигаться, папа, как бы прощаясь со мной, заплакал. Больше я его не видел. Оставшись один, я продолжал работать в "Капитоле". Помню, что прошло несколько дней, и ко мне в "Капитоле" приходит врач Ольга Петровна Палимпсестова - старая знакомая моей мамы еще по России - и говорит: "Мы получили от папы письмо из Имяньпо. Завтра же приходи к нам. Будешь жить у нас, и учиться, работу бросай, а по­том уедешь к папе". Ольга Петровна велела мне по просьбе папы бросать работу и пере­ехать к ним. А потом уже от них уехать в Имяньпо, когда папа устроится получше. И стал я жить у Ольги Петровны Палимпсестовой в Саманном городке.

   С ней жила её родственница Елена Пав­ловна Полумордвинова с сыном Ильей Николаевичем. Вот я и был принят в их семью на правах родного человека. О, ужас! В декабре 1932 г. Ольга Петровна получа­ет письмо от Пинаева, что папа мой умер от заболевания сердца и лёгких. Сказался побег зимой через Амур примерно в 1919-1920 годах. Тогда-то он и был простужен ночью при лежании на снегу. А мы с мамой оставались в Алексеевске в своем доме и бежали позже в Сахалян же, где до этого образовалась целая группа беженцев. Од­ним из первых беглецов был Чернышёв. У него и останавливались последующие бег­лецы. У Чернышёва остановились мы с мамой. Ольга Петровна с Еленой Пав­ловной и их сын приняли меня как родного. Так началась моя новая своя жизнь. При этом запомнилась фраза Ольги Петровны: "Вот так и поплывём вместе". Меня отдали в школу РСО в Корпусном городке, где я проучился год, а потом устроили меня в гимназию им. Достоевского.

   В школе РСО директором был Констан­тин Николаевич Звягинцев, он же препо­давал русский язык, законоучителем - о. Александр Кочергин, английский преподавала Нина Алексеевна Звягинцева, у них была дочь Наташа (уехала в Шанхай), математиком был Вячеслав Виссарионо­вич Капутовский. Он был парализован, у него не сгибались колени, ходил, держась за стенку. Пение преподавал Приклонский, историю - Пётр Алексеевич Матросов. Ольга Петровна и Елена Павловна вос­хищались им, он был ижевцем. Боткинские и ижевские рабочие организовали отряды против советской власти. Но это было уже далекое будущее: гимназия и институт, стажировка в Японии и работа в БРЭМе, и 10 лет ГУЛАГа, где я чудом остался жив. На этом можно поставить точку, так как трудные годы и мучения в советском лагере подробно описаны в прессе несколько раз. В заключение нужно отметить, что и по­сле формальной реабилитации какое-то время было насторожённое, мягко говоря, отношение к репрессированным. Отношение | к реабилитированным смягчилось особенно после прихода к власти Б.Н. Ельцина.

   Философски осмысливая пройденный нелегкий путь жизни, всё равно благодар­ный взор обращается к нашему загранично­му воспитанию, к нашим архипастырям, педагогам, воспитателям, что были загра­ницей, как изгнанники Родины.

   Со школьной скамьи запали идеи "Копер­ника духа" - Ф.М. Достоевского. В "Записках из мёртвого дома" он учил, что в каж­дом человеке, как бы низко он ни пал, теп­лится искра Божия. Вот такие искорки уда­валось порой узреть в душах и преступни­ков, и новых пополнений, в основном из-за границы.

   Как писал мудрые слова Иммануил Кант, которые мы знали со школьной скамьи: "Есть две вещи, которые приводят меня в содрогание - звёздное небо над головой и нравственный закон в душе человека".

   Эпилог

   Александр Тимофеев, инженер из Красноярска, покойные родители дедушки и бабушки которого были моими друзьями с детства в Харбине, прислал мне часть офи­циального документа, полученного из Читы. В книге "Чита историческая. Сборник науч­ных статей. Чита, 2007 г. Автор С.А. Насибулин в подборке "Почётные граждане Чи­ты в 1851-1917 гг. под N 24 указывается: "Пасынков Николай Алексеевич, личный почётный гражданин".

   Это мой папа. Там же жила и работала моя мама - Александра Алексеевна Пасынкова (в девичестве Филиппова), иркутянка, была начальницей женской гимназии. Никаких документов о родителях у меня не осталось. Сейчас официальным путём я пыта­юсь установить точное место работы моих покойных родителей в Чите.

   В приведённом мною очерке упомянуты некоторые фамилии и имена, не имеющие прямого отношения к теме о "Модерне". Но сведения об указанных лицах могут быть интересны харбинцам или их потомкам, которые могли их знать.

   Иннокентий Николаевич Пасынков, бывший харбинец.

   г. Москва

   P.S.

   Пасхальный бал в Харбине состоялся. Он торжественно открылся 15 мая 2009 года. Празднования продолжался несколько дней. На встречу съехались 230 человек, из них 63 человек из России, 100 из Австралии, а также из Канады, Японии, Кореи и других стран. Одна бабушка приехала издалека даже в инвалидной коляске. О торжественном заседании и экскурсиях по Харбину и окрестностям города снят видеофильм.