Борис Софронович Коверда
Жизнь свела меня с интересным человеком трудной судьбы. Иннокентий Николаевич Пасынков разменял век. Живет в Москве. Несмотря на возраст, острый ум и хорошая память делают этого человека интереснейшим собеседником. Он хорошо помнит ушедшие события прошлого века. Ведет большую переписку.
По просьбе Иннокентия Николаевича размещаю авторский вариант статьи на своей страничке. Надеюсь, статья будет интересна широкому кругу читателей, интересующихся историей Отечества. Возможные отклики на статью будут доведены до сведения автора.
Вступление
"Я выстрадал свое решение,
Оно пришло, как скорбный плач.
Простит Господь мне прегрешенье -
Казнен преступник и палач.
Когда рассказ шел потрясающий
О царской смерти, словно гром,
Пред ликом Родины страдающей
Карал я зло Святым Судом".
Неизвестный поэт. 1927 г.
В Маньчжурии, в городе Харбине, представлявшим собой как бы дореволюционную Россию в миниатюре, примерно в 1935-1936 г.г. в киосках и книжных магазинах появились глянцевые открытки с красивым молодым лицом в полупрофиль, с надписью сверху "Национальный русский герой Борис Софронович Коверда". Открытки быстро раскупались российскими эмигрантами и русскими учебными заведениями, - начальными, средними и высшими. Эти открытки вызывали большой интерес и симпатии к тому, кто был на них заснят, а на уроках истории и в воспитательных беседах имя Бориса Коверды нередко упоминалось, как героя-патриота старой дореволюционной России, пошедшего на смертельный риск за свои политические убеждения.
Приобрел эту открытку и я, Иннокентий Пасынков, ученик старших классов гимназии имени Достоевского, которая воспитывала детей эмигрантов в старом русском патриотическом духе, в старых религиозных обычаях. Эта открытка прикреплена у автора над кроватью, а сам автор сейчас живет в Москве.
Предлагаемый Вашему вниманию материал представляет собой подробное исследование жизни Бориса Софроновича Коверды и его подвига.
С дочерью Бориса Софроновича автор исследования уже несколько лет имеет переписку и получает от нее редкостные материалы и фотографии из жизни отца - героя (живет она в США).
"ИМЯ ТВОЕ СОХРАНИТ СВОБОДНАЯ РОССИЯ", - сказал про Бориса Коверду Алексей Боголюбов, кадет 17-го выпуска заграничного РКК-1 17 мая 1987 года.
И. Н. Пасынков
НАЦИОНАЛЬНЫЙ РУССКИЙ ГЕРОЙ - БОРИС СОФРОНОВИЧ КОВЕРДА
Покарав палача Царской Семьи Войкова 7 июля 1927 года на варшавском вокзале, юноша Борис Коверда (1907-1987 г.г.) стал героем не только русской эмиграции, но и всех противников коммунизма во всём мире.
ВОЙКОВ /Вайнер Пинхус/ прибыл в Россию в числе ленинских соратников в знаменитом "пломбированном вагоне", был командирован на Урал и стал одним из непосредственных участников убийства Царской Семьи 4/17 июля 1918 года, присутствуя при этом, как представитель областного Совдепа, а потом, как химик, руководил уничтожением, тел, обеспечив доставку серной кислоты и керосина /в июле 2008 года в Храме Христа-Спасителя открыта траурная экспозиция, посвященная расстрелу Царской Семьи, и в числе экспонатов по телевидению показали сосуды, в которых Войковым были доставлены кислота и керосин для уничтожения тел расстрелянных/.
В 1924 году Войков стал советским полпредом в Варшаве. Под новый, для него роковой 1927 год, под влиянием выпитого на вечере с сотрудниками посольства, он рассказал будущему невозвращенцу Беседовскому жуткую историю убийства Царской Семьи в доме Ипатьева. "ЭТО БЫЛА УЖАСНАЯ ИСТОРИЯ,- говорил Войков, держа в руках перстень с рубином, переливающимся цветом крови, который он снял с одной из жертв после убийства. "МЫ, ВСЕ УЧАСТНИКИ, БЫЛИ ПРЯМО-ТАКИ ПОДАВЛЕНЫ ЭТИМ КОШМАРОМ. ДАЖЕ ЮРОВСКИЙ - И ТОТ ПОД КОНЕЦ НЕ ВЫТЕРПЕЛ И СКАЗАЛ, ЧТО ЕЩЕ НЕСКОЛЬКО ТАКИХ ДНЕЙ, И ОН СОШЕЛ БЫ С УМА".
Суд над Борисом Ковердой был проведен очень быстро. 7 июня было совершено, покушение, а уже 15~го был вынесен приговор. Оба заинтересованные правительства, польское и советское, имели для этого основание. Польша не хотела осложнять отношения со своим опасным соседом, с которым она не так давно закончила войну, а для Советского Союза долгое следствие и разбор причин покушения грозили превратить суд над Ковердой в осуждение советского режима в глазах у мировой общественности. Большевики боялись повторения суда над другим русским эмигрантом, швейцарским подданным Конради, застрелившим в 1923 году секретаря советской делегации Воровского.
Швейцарский суд оправдал Конради и тем самым в ходе процесса разоблачил и осудил большевистские злодеяния в России.
Для ускорения процесса польское правительство нашло возможным применение закона о чрезвычайных судах, относящегося к преступлениям против польских официальных лиц /Войкова, как дипломата, пользующегося государственной защитой, причислили к таковым/. В составе председателя и двух членов, этот суд выносит скорые и суровые приговоры, которые являются окончательными и обжалованию не подлежат
С раннего утра 15 июня здание суда было окружено толпой лиц, желавших присутствовать в зале судебного заседания. Несмотря на строгий отбор, с которым производился допуск в зал, все скамьи для публики, проходы и места за судьями оказались занятыми. Польская и иностранная пресса были представлены значительным числом журналистов, количество которых достигло 120 человек. Среди них были корреспонденты "Правды" и "Известийи, занявшие места в стороне от "буржуазных" журналистов.
Борис Коверда был введён в зал суда под усиленным конвоем и сразу завоевал общую симпатию своей улыбкой и добрым выражением лица. В чистой рубашке и в скромном костюме он казался совершенно мальчиком. Свои показания Коверда давал, как и все свидетели, на польском языке. В первый момент он очень волновался, но все остальное время держал себя очень спокойно, несмотря на то, что до объявления приговора в напряженной атмосфере судебного заседания возникали даже опасения о возможности вынесения смертного приговора. Обвинительный акт о предании Бориса Коверды чрезвычайному суду, в качестве обвиняемого по статье 453 уголовного кодекса, в интересующей нас части гласит: "Стрелявшим в посланника Войкова оказался Борис Коверда девятнадцати лет, ученик гимназии русского общества в Вильно, который, опрошенный в качестве обвиняемого, признал себя виновным в умышленном убийстве посланника Войкова, что он, будучи противником настоящего политического и общественного строя в России, имел намерение поехать в Россию, чтобы там принять активное участие в борьбё с этим строем, приехал в Варшаву с целью получить разрешение Представительства СССР на бесплатный проезд в Россию. А когда ему было в этом отказано, он решил убить посланника Войкова, как представителя власти СССР, ни к какой политической организации не принадлежал, и что акт убийства он совершил сам, без чьего-либо внушения или участия.
После оглашения обвинительного акта председатель суда спросил Коверду, признаёт ли он себя виновным, на что тот ответил, что признаёт убийство Войкова, но виновным себя не признаёт, так как убил его за всё, то, что большевики совершили в России.
По окончании этого заявления были введены свидетели. Свидетель околоточный Ясинский дежурил на вокзале, услышал несколько выстрелов и "заметил двух людей, стрелявших друг в друга из револьверов". Описав последующие обстоятельства, он закончил своё показание так: "Будучи в помещении, в которое был отведён Коверда, я слышал, как тот сказал: "За Россию!". Полицейский Домбровский, который тоже дежурил на вокзале, дал свою версию событий и подтвердил, что на вопрос, зачем он стрелял, Коверда ответил: "Я отомстил за Россию, за миллионы людей". Он также ответил, что Коверда был совершенно спокоен, когда его арестовали, скрыться не пытался, сознательно шел на эту жертвенную акцию, рискуя жизнью или свободой. Отметим немаловажное "случайное" стечение обстоятельств в происшедшем. Каждый день юноша ждал цареубийцу на вокзале, а деньги на пребывание в Варшаве кончились. Однако, Господу-Богу было угодно, чтобы в последний день, когда Коверда уже собрался возвращаться домой, Войков появился на вокзале для встречи с проезжавшим через Варшаву Розенгольцем. Коверда не сразу попал в Войкова, хотя выпустил в него, убегавшего и отстреливавшегося, всю обойму пистолета - всего шесть пуль. В цареубийцу попали лишь две, и он скончался от ранений в больнице. Ни один из выстрелов Войкова в Коверду не достиг цели.
Со стороны защиты выступали родители и сестра Бориса, директор гимназии, в которой он учился, его духовник и издатель антикоммунистического еженедельника "Белорусское слово", в котором Коверда проработал три года, товарищи по гимназии, знакомые - всего 21 человек. Вот наиболее существенные отрывки.
Мать Бориса Анна Коверда дала следующие показания: " В 1915 году мы были эвакуированы властями из Вильны. Мы жили в России до 1920 года. То, что он видел в Самаре, не могли создать в нём благоприятного для большевиков настроения. Он был свидетелем разгула Чрезвычайки. Сын моей сестры был убит большевиками. Борис часто об этом говорил с моей сестрой. Борис в Самаре был свидетелем, как расстреливали на льду нашего знакомого священника отца Лебедева. Борис был впечатлительным, тихим и скромным. Он работал на всю семью. Когда Борис был ещё 6-7 летним мальчиком, я иногда читала ему историю России. На него особенно сильное впечатление произвела история Сусанина. Он сказал мне: "Мама, я хочу быть Сусаниным...". Директор гимназии Виленского Русского Общества сообщил следующее: "В прошлом учебном году Коверда поступил в нашу гимназию в 7-ой класс. Я знал, что Коверда находится в очень тяжёлом материальном положении, что он вынужден работать. Мы мирились с частым пропуском уроков, и он хоть с трудом, но был переведён в 8 класс. Уже после Рождества он очень редко бывал в гимназии. Возник вопрос, что с ним делать. 21 мая на заседании педагогического совета было принято решение его исключить. Исключение Коверды было для меня тяжёлой обязанностью. У него были слёзы на глазах, когда он говорил, что хочет окончить гимназию, но не может платить. Коверда был тихим, спокойным, послушным, сосредоточенным и замкнутым. Как директор гимназии, я могу сказать, что Коверда оставил в гимназии самые хорошие воспоминания. На этой неделе я разговаривал с товарищами Коверды. Они мне говорили, что встречались с Ковердой и рассказывали ему об экзаменах. Коверда загадочно говорил о том, что ему тоже предстоит сдать экзамен, и потом его товарищи объяснили, что этот экзамен - это его поступок. Общее мнение о Коверде гласило, что это человек, безусловно, идейный, не бросавший слов на ветер, сосредоточенный, впечатлительный, мягкий. Всем была ясно, что Коверда переживал что-то крупное, что-то ценное, какую-то тайну. Это было общее мнение товарищей Коверды по гимназии.
Священник Дзичковский был духовником и законоучителем Бориса и охарактеризовал его, как хорошего ученика и христианина: "Борис Коверда был христианином не только на словах. Он относился к Закону Божию с особенным вниманием. Посещал церковь. Я видел, что он в семье получил религиозное воспитание и этим отличался от остальных моих учеников".
Арсений Павлюкевич, издатель еженедельника "Белорусское слово", показал, что Коверда работал у него корректором и экспедитором, был трудолюбив, делал переводы, интересовался религиозным отделом и вступал в переписку с методистами, защищая православие. Товарищи по гимназии Агафонов и Белевский пробыли с ним в одном классе два года и считали его замкнутым, набожным, скромным и симпатичным. Его любили и уважали. Он приходил в гимназию усталым от работы. Коверда был противником большевиков, и в Вильне выступал против них. Коверда говорил, что он очень любит Родину и, что Родина находится в тяжёлом состоянии.
После окончания выступления остальных свидетелей защиты, которые ничего по сути дела не добавили, суд перешел к слушанию обвиняемого.
Коверда поднялся со своего места и громко и отчётливо стал рассказывать на польском языке свои воспоминания и впечатления детства в России, передавая обстоятельства и сцены бесправия, насилия, жестокости и террора: "Ещё в прошлом году я хотел ехать для борьбы с большевиками в Россию. Я говорил об этом своим друзьям. Не знаю, почему они, умолчали об этом здесь перед судом. Но пришло время материальной нужды, и мне не удалось осуществить мой замысел. Но когда моё материальное положение укрепилось, я опять начал думать о борьбе и решил поехать в Россию легально. Я собрал немного денег и приехал в Варшаву, а когда мне было в этом отказано, я решил убить Войкова - представителя международной банды большевиков. Мне жаль, что я причинил столько неприятностей своей второй родине - Польше".
Прокурор Рудницкий начал свою речь с утверждения, что Коверда является русским не только по происхождению, языку и вероисповеданию, но и по "одушевляющей его экзальтированной, плохо понятой, ведущей на неверные пути, но, тем не менее, глубокой любви к своей стране". Затем он продолжал: "На какую бы ошибочную дорогу ни звала его эта любовь, мы не можем не принять во внимание той правды, которая в нём живёт, руководит его неопытным умом, его ошибочными преступными шагами. Но, господа судьи, мы не можем преступление, убийство посланника Войкова, считать за спор сегодняшней России с завтрашней Россией, или, же России, сегодняшнего дня с Россией вчерашнего дня, а тем более мы не можем считать, что наш приговор должен разрешить великий спор между двумя лагерями одного народа. Мы не можем ни минуты задумываться над вопросом, кто прав: сегодняшние правители России или же её эмиграция, которая, измученная и раздражённая, как всякий лишенный своей земли человек, желает ввести какой-то другой порядок в России. Мы не можем, ни разрешать, ни касаться этого сопора не только потому, что никто из современников не в состоянии разрешить, за кем правда в великих исторических переворотах, но прежде всего потому, что это спор русских с русскими, спор внутри государства, борьба сил чужого общества.
Мы не можем также поставить вопроса, был или не был террористический
акт Коверды вызван и оправдан террором в России. Мы не можем ставить вопрос, кто первым начал применять террор. При этом подходе мы сталкиваемся сразу с понятием о вечной и никогда не исчезающей человеческой гордыне. Коверда убивает за Россию, от имени России. Право выступать от имени народа он присвоил себе сам. Никто его не уполномочивал ни на это сведение счётов, ни к борьбе от имени России, ни к мести за неё. Этот безумный и роковой выстрел, последним эхом которого будет ваш приговор. Польская республика, которая будет говорить вашими устами, должна осудить и сурово наказать. Слишком тяжёлое оскорбление нанесено её достоинству, чтобы она могла быть мягкой и снисходительной. Она обязана быть суровой в отношении виновного, значит, и вам нельзя не быть суровыми. Через несколько минут вы должны стать мыслью и совестью республики, болеть её заботами, возмущаться её гневом, карать её мудростью. И если вы из-за милосердия, которое ей свойственно, захотите проявить снисхождение, взвесьте и помните, что это не вы, но она сама будет оказывать милосердие".
Бориса Коверду защищали четыре адвоката: Недзельский, Андреев, Эттингер, Пасхальский. Выступавший первым Недзельский сказал, что этим убийством юный христианин Коверда фактически встал на защиту принципа "не убий", покарав тех, кто возвёл убийство в ранг государственной политики. Адвокат привёл итоги большевистского владычества: "По подсчетам русского социалиста Мельгунова - уже в первый период большевистского господства пала по приказу кровавой Чека миллион семьсот тысяч людей. Проходят годы, и каждый день поглощает новые жертвы. За все время, в течение которого, кошмар большевизма висит, над Европой, свершилось только два акта мести - один в Швейцарии в 1923 году, когда убит был Воровский, другой - спустя четыре года на польской земле - убийство Войкова. Неужели эти две жизни являются таким ужасом в сравнении с миллионом семьюстами тысяч невинных жертв Чека? С десятками миллионов жизней, поглощённых по вине советского эксперимента, гражданской войной, голодом, нуждой и болезнями?".
Заканчивая своё выступление, адвокат Недзельеский приходит к заключению, что столкновение между всемирной христианской культурой и попыткой большевиков вернуть человечество на путь варварства неустранимо, и, обращаясь к судьям, говорит: "Вот почему время великой исторической ответственности падает не на личность Бориса Коверды, а на весь тот строй, на совести которого уже столько преступлений и совесть которого ещё запятнается не одной катастрофой, прежде чем наступит в мире победа правды и справедливости. Пусть на чашу милосердия будет брошен символ, который Коверда хотел защитить - крест, на котором написана заповедь "не убий". А если этого мало, то бросим на чашу весов любовь к Родине, которой Коверда посвятил свою молодую жизнь. И чаша милосердия должна перевесить!".
Следующим выступил защитник Павел Андреев, который начал свою речь с оспаривания утверждения прокурора, что столкновение между Ковердой и Войковым - это борьба между двумя русскими, различно относящимися к состоянию своей Родины: "Нет! Коверда страдал за несчастия своей Родины, боролся за неё - Войков же не представлял Родину Коверды, а созданное на крови и кровью питающееся государственное новообразование, которое даже со своих знамён сорвало имя России. Родина - это не только территория, не только совокупность людей, Родина - это комплекс традиций, верований, стремлений, святынь, культурных достижений и исторической общности людей и земли, ими населённой. Родина - это история, в которой развивается нация. А разве СССР может создать нацию? Нет!".
Опровергая следующую установку прокурора, Андреев говорил: "Борис Коверда - жалкая пылинка. Он выступил против ужасной силы не во имя гордости, не во имя ненужного реформаторства, как это хочет видеть господин прокурор. Гордость? Господа судьи! Разве в этом мальчике, сидящем здесь на скамье подсудимых, можно усмотреть хотя бы тень гордости, этого сатанинского искушения? Разве вы не поняли, господа судьи, что Борис Коверда - эта мальчик с чистой, кристальной душой, с голубиным сердцем, мальчик, способный на жертву, мальчик, которого на страшный поступок убийства толкнула не гордость, а любовь к неисчислимым массам сородичей, уничтоженных, попираемых и убиваемых Ш Интернационалом".
Третья защитительная речь адвоката Эттингера, была аргументацией против подсудности дела чрезвычайному суду.
Последним выступил адвокат Франциск Пасхальский, который сравнил суд над Конради в Швейцарии с судом над Ковердой в Польше. Он сказал, что Швейцария стала ареной процесса, во время которого прошел длинный ряд свидетелей, пополняя обвинительный акт против режима большевиков. "Никто, однако, не может нам запретить здесь говорить обо всём, что Коверда пережил и что толкнуло его на убийство", - сказал Пасхальский. Вернувшись к воспоминаниям детства Бориса в советской России, он подчеркнул, что в отличие от взрослых, видевших многое, для детской души, которая впервые смотрит на мир, такая картина, как "ледяное крещение" в реке священника, оставляет неизгладимое впечатление и ложится в основу жизненного опыта ребёнке.
Свободное копирование
