1967
Обед в детском саду задерживался. Воспитательница ушла на кухню и пропала.
Я воспользовалась моментом и рассказала детям о великом воине Александре Македонском, о котором я как раз прочла книжку.
Мой друг Сашка вдохновился и заявил, что он тоже как царь – Александр. Я возразила, что ему нужны тогда плащ и шлем. Плащ мы сделали из занавески. А шлем – из пластилина. Причём, лепила я прямо на Сашкиной голове.
И вот он – прекрасный миг триумфа! Сашка красуется посреди столовой в плаще и рогатом шлеме!
Друг Генка тоже изъявил желание быть полководцем. Когда пришла воспитательница, я домазывала пластилином Генкину голову под завистливые взгляды остальных детей.
Сколько было крику! Сколько рёву! Сколько набежало народу! Как меня драли…
На другой день в садик пришли два совершенно лысых мальчика и зарёванная девочка.
Сначала мы подрались. А потом я рассказала им про Тома Сойера и Гекльберри Финна. Мы стащили на кухне спички и прут из метлы. Мы раскурили этот прут, как трубку мира, за штабелем шпал и стали разрабатывать план побега из дома с целью найти клад.
Побег не удался. Через неделю подготовки к странствиям Генка сказал, что он уезжает. Его родители покидали вагоны.
Наша троица подползла к вагону-клубу после собрания. Мы насобирали чинариков «Беломорканала» и курили в соседнем леске. Мы говорили о серьёзных вещах, о жизни. С Генкой мы расстались навсегда.
В ПМСовском детском саду все кроватки стояли вместе. Бывало, в свободную минуту заглядывала какая-нибудь баба и кормила грудью годовалого ребёнка, не смущаясь вниманием дошколят.
Я не любила садик.
Нас наказывали за плохое поведение, укладывая в тихий час в кладовке, на гору матрасов. А я прочитала «Принцессу на горошине». Я не поверила сказке (в силу возраста я понимала всё буквально) и решила провести эксперимент. Я стала самой плохой девочкой, не смущаясь обязательными в таком случае домашними наказаниями. Горошина пряталась сначала под самый нижний матрас, потом – выше, и снова выше. Даже под одним матрасом горошина не чувствовалась. Поняв, что в сказке всё – обман, я снова стала паинькой, на радость маме.
На лето меня отправили в пионерский лагерь под Петяярви. (В пионерских лагерях я проводила каждое лето. Если путёвок не было, меня отправляли к тётке в деревню на пару недель. Иногда давали путёвки на зимние каникулы. Зимние каникулы, которые я дважды проводила в Петродворце и один раз – под Выборгом, понравились больше всего).
В лагерях было хорошо. Если в вагонах дети почти не видели родителей и были вынуждены сами о себе заботиться – носить воду, уголь, топить печки, ходить в магазин, то в пионерских лагерях всё было готово: еда, постель, тепло.
Купание проходило в «лягушатнике». Как-то наш отряд ожидал своей очереди, и я отошла в сторонку, поискать ягод, пока воспитательница отвернулась. Тут подошли две девочки постарше и спросили: «Ты плавать умеешь?» – «Нет» - ответила я. «А хочешь, мы тебя научим?» – «Конечно, хочу!». И девчонки увели меня с собой, подальше ото всех. Потом они затащили меня на середину реки, а сами вернулись на берег.
Я ничего не поняла. На мелководье мы, малышня, часто лежали на воде, не двигаясь, доказывая друг дружке, что человек не тонет. Вот и теперь я лежала на поверхности воды и ждала, что будет дальше.
А дальше случилось вот что: мои самозванные учителя крикнули: «Хочешь научиться плавать – так учись! Жить захочешь – выплывешь, а утонешь, в лагерь лучше не возвращайся – убьём!» и скрылись в кустах.
Речка была ленивая, тёплая и прозрачная. Меня медленно сносило по течению. Я перевернулась со спины на живот и захлебнулась. Со страху забила по воде руками, на секунду вынырнула и снова ушла под воду.
День выдался ярким, солнечным. Вместо того, чтобы зажмуриться под водой, я бултыхалась, широко растопырив глаза. И вот, сильно уставшая, в очередной раз уйдя под воду, я вдруг… УВИДЕЛА!!!
Я увидела дно речки: каждую песчинку, лучи солнца в воде, зелёную узкую траву, вытянувшуюся вдоль течения – это было потрясающе! Это было так красиво, что я забыла, что передо мной стоит суперзадача: не утонуть.
В успокоившейся от моих бестолковых всплесков воде покачивались заплывшие вперёд мои косы – длинные, тёмно-золотистые. Капроновые банты развязались, и ленты посвёркивали в солнечных лучах. Я вытянула перед собой руки и полюбовалась на них. Они были чистые и загорелые, это мне понравилось. Я захотела разглядеть что-нибудь ещё, отвела руки назад и… И тихо подалась вперёд и вверх, оказавшись над водой.
Внезапно я вспомнила, что, просто полёживая на воде, не утону, осторожно легла на спину и стала отдыхать. Затем глубоко вздохнула и плавно погрузилась. Загребая руками, я плыла медленно, разглядывая всё вокруг, и, особенно, свои ладони – почему-то их вид занимал меня больше всего. Так и добралась до берега.
С того дня моя жизнь стала намного интереснее. В отряде я подружилась с Лёнькой. Он рассказал, как можно удрать из лагеря в тихий час. За это я научила его смотреть под водой.
После обеда воспитатели запирали нас в палатах, а сами уходили загорать на спортплощадку. Мы вылезали через окно одноэтажного корпуса и по-пластунски уползали в лес, потом наперегонки бежали к реке, раздевались, прыгали в воду и «гуляли по дну», цепляясь руками за какие-то коряги.
Скоро я плавала по-собачьи, не боясь глубины. Воспитатели вообще перестали пускать нас в воду, так как мы постоянно уплывали из «лягушатника». Когда отряд «купался», мы с Лёнькой строили замки из песка, ничуть не расстраиваясь глупыми запретами; знакомой дорожкой удирали после отбоя и купались по ночам.
Наши отлучки остались тайной для воспитателей, и помогли в этом лагерные страшилки. Туалетов в корпусе не было. На тихий час и на ночь нам ставили ведро прямо в палату. В корпусах взрослые не ночевали, находя для себя развлечения поприятнее. Зато дети шёпотом передавали друг другу леденящие душу истории о задушенных девочках, которые вылезали по вечерам на свидания, а потом их находили мёртвыми, почему-то обязательно на крыше. (В дальнейшем, в других лагерях, я слышала истории о повесившихся детях, сошедших с ума вожатых, пропавших отрядах и прочих ужасах).
У меня же в правой щиколотке как-то странно растут косточки – я могу ими щёлкать в любой последовательности и достаточно громко. Поначалу кто-то из детей пытался вразумить меня и Лёньку, угрожая пожаловаться воспитателям. Лунной ночью, когда никто ещё не спал, я вышла на середину палаты и сказала: «Я не боюсь душителей, потому что я – ведьма! Я умею вызывать духов, и сейчас вы в этом убедитесь. Посмотрите, у меня ничего нет в руках, я босая, я стою перед вами и не двигаюсь. Молчите! Сейчас с вами будет говорить дух Чапая! Чапай, ты здесь?» Я стояла, разведя руки в стороны, а в тишине раздался чёткий стук. Дети заскулили. «Чапай, подтверди, что каждый, кто пойдёт ябедничать на меня, умрёт страшной смертью!» Редкие стуки участились, перейдя в барабанную дробь, а через минуту, в полной тишине, я обошла палату и, наклоняясь к каждому ребёнку, повторяла, как заклинание: «Хочешь жить, молчи!» За заклинаниями шёл стук «от Чапая». Через несколько минут все ревели и орали от страха, но прибежавшие взрослые так и не смогли докопаться до причины переполоха.
Во всех лагерях воспитателей волновало лишь наше поголовье и здоровье. Главное – находиться в отряде на линейках, на приёмах пищи, в тихий час и во время отбоя. Везде были какие-то кружки, самодеятельность, нам показывали фильмы, возили на экскурсии. Но в самодеятельности можно было не участвовать, на кружки не ходить, в кино не сидеть. И дела поинтереснее этой обязаловки находились во всех лагерях, где я провела, в общей сложности, почти три года чистого времени. Надо сказать – счастливейшего времени моего детства.
На август меня отправили в деревню. Мама не могла поехать со мной. Телефонов тогда не было. Я ехала самостоятельно.
Мама нарядила меня: плиссированная юбка, бархатная кофточка с орнаментом; дала сумку с обычными гостинцами: батон докторской колбасы, ленинградские батоны с изюмом и орехами, и посадила на поезд. Пять часов я развлекала пассажиров, рассказывая прочитанные книжки. Народ ахал и слушал внимательно. Какая-то толстая тётка позарилась на мою кофточку и пристала, чтоб я продала ей наряд. Я сказала, что меня мама ругать будет. Тётка отстала.
На станции меня высадили, я помахала пассажирам и потопала в деревню. Пришла уже в темноте. Постучала в дверь. Тётя несказанно удивилась. Она никак не могла поверить, что я приехала одна и несколько раз обежала вокруг дома, заглянув в хлев и на сеновал, думая, что мама её разыгрывает и где-то прячется.
Утром оказалось, что брат съел оба батона. Я заругалась на него, а он ответил: «Жадина! Ты такие батоны всё время жрёшь! Вон какая жирная!» Я отвернулась. Таких батонов мне никогда не покупалось. Гостинцы – они и есть гостинцы.
Дождь лил, не переставая. Мы с сестрой изнемогали от скуки. И тут домой прибежал кот, голодный и мокрый. У нас появилась мысль поухаживать за ним, как за младенцем. Мы накормили его, вытерли и расчесали. Мы разговаривали с ним, бранили его, хвалили его, грозили ему пальчиком. Наевшемуся, усталому котяре было всё равно. Он хотел спать.
Подумав, куда бы его уложить, мы остановились на духовке. Печка почти остыла, в духовке было тепло. Мы взяли в комоде несколько полотенец и постелили коту настоящую постель. Потом запеленали его, но не очень сильно – так, чтобы и ему было удобно, и нам интересно. Кот не сопротивлялся, он был доволен, что от него отвязались. Едва улёгшись, он уснул.
Выглянуло солнце, и мы решили идти на улицу, а дверцы духовки заперли, чтобы кот не сбежал, потому что была идея попозже продолжить игру, наряжая котика в разные тряпки.
Гуляли мы до вечера. Дома нас встретила разгневанная тётя. Днём она пришла с работы и затопила печку. Поставила на огонь кастрюли и ушла в хлев. Когда вернулась, в избе пахло палёной шерстью и кое-чем ещё. Из духовки неслись вой и визг.
Ничего не понимающая тётя распахнула дверцы, и на пол выпал комок грязных полотенец – у кота сработал механизм «медвежьей болезни». Вонючие тряпки, оставляя на полу подозрительные следы, понеслись к выходу, теряясь по дороге. В дверь вылетел уже освободившийся и совершенно очумевший кот.
Мы пару дней переживали, пока животное не вернулось. Кот выглядел бодро, зла на нас не держал, и мы успокоились.
Жара стояла невыносимая. Сестра предложила сходить искупаться на лесное озеро. Три километра – пустяк. Нам никто, конечно, не разрешал туда ходить, но никто и не запрещал.
Озеро это – как наполненная водой чаша, у берега – глубоко, с головой. Лилии и кувшинки растут густо, но с мостков не достать. Мы нашли плот, отвязали его и поплыли за кувшинками. Залезли в воду, держась за края плота, нарвали цветов.
Было чудесно, и мы не думали о времени. Но тут к озеру на велосипеде подъехали мальчишки, среди них – брат. Он победно крикнул: «Вон они!» и повернул назад. Кто-то из пацанов объяснил, что нас ищут, и чтоб мы бегом бежали в посёлок.
Было понятно, что нас ждёт. Мы ревели всю дорогу. Зашли в дом, залезли под оттоманку. Тётя сразу отгадала наше убежище, нагнулась и вытащила сестру. Потом попыталась достать меня, но я прижалась к самой стене. Она потыкала в меня шваброй, но потом оставила это занятие.
Сестру разложили перед оттоманкой и драли солдатским ремнём. С каждым ударом тётя выговаривала своей дочери: «Вот это сестричка, мать вашу! Как бедокурить, так вместе, а как ремня – так только тебе!» Это было выше моих сил. Я выползла и улеглась рядом.
Зимней ночью в ПМСе случился пожар. Редкий случай, так как все понимали: от огня в деревянных вагончиках не спасёшься, и соблюдали правила противопожарной безопасности..
Растащить вагоны было невозможно – горело посередине состава. Кто-то бил в рельс (этот сигнал заменял радио, когда не было света), сотни людей толпились у пожара. Пылавший огонь не тушили, поливали стоящие рядом теплушки.
Вагон сгорел быстро, на этот раз обошлось. Погорельцам тут же выделили новую теплушку, вещи на складе они могли получить утром.
Во время всего происшествия я смотрела не на огонь и не на рабочих, передававших по цепочке вёдра с водой. В толпе я увидела мальчика с заячьей губой. Его не пускали гулять, прятали. Сейчас про него забыли. Мальчик, скривив и без того уродливое лицо, плакал навзрыд. Я стояла напротив и внимательно наблюдала, как он открывает страшный расщеплённый рот, и как слюни текут из красной треугольной дыры по плоскому подбородку.
Электрический провод оборвался где-то высоко, вагоны погрузились во тьму. Трагедией это не грозило – на весь ПМС была пара телевизоров, да тогдашние программы разнообразием не отличались. Свет на ночь всё равно отключали, свечи и керосиновые лампы были у всех. Электрик дядя Стёпа, в своём обычном подпитии, решил совершить подвиг и полез на столб. Дядю Стёпу убило током.
Свободное копирование
