Говоря о свадьбе сестриной, обещал я упомянуть о неудовольствиях, кои получил, ходатайствуя за зятя, и здесь войду в маленький этот эпизод.
Вспомним, что бывший при воспитании моем езуит Совере перешел к нам в дом, окончав науки молодого человека Мамонова, который лет пять был меня старее. Имев одного наставника, мы как ребята видались часто. Родственники у нас были общие, у него по отце, у меня по матери. Мы съезжались в одни и те же домы по праздникам. Долго ли сделать свычку в детском возрасте? Мы стали друзьями и росли в уверенности, по крайней мере я, что союз наш продолжится до гроба. Пришло время ему и мне служить. Он был сержант гвардии, я ординарец полевой в Москве. Равны еще были доли! Но уже я был офицер гвардии и в Петербурге, как Мамонов А.М. привезен на службу, будучи с лишком двадцати лет. Все дивились, что отец его так поздно отправил, но он был один сын, и родители выдерживали его дома. Кто знает будущее? Вступя сержантом в Измайловский полк, он основал житье свое в доме у дяди моего барона Строганова, которому он по жене его был близко родня. Тут он все имел на коште дяди. Барон Строганов любил насмешки, шутки и сатирическое обращение. Мамонов от природы был костик, едкий, и очень понравился дядюшке. Вместе с тем, однако, Мамонов был очень горд и часто между острых эпиграмм, которые дядя ему отпускал, Мамонов квитался с ним, несмотря на его хлеб-соль, своими булавками. Будучи в этом доме часто, я с Мамоновым все продолжал связь свою. Скоро он водворился, как сын, в баронском доме.
У дяди была дочь лет уже пятнадцати. Мамонов в нее влюбился. Родство давало им право на короткое обращение, свычка дело довершила, и оба они ни о чем уже не помышляли, как о своем соединении. В начале еще их романа Мамонов, по ходатайству барона, выпущен из сержантов в штат к Потемкину в флигель-адъютанты. Князь отправился в армию, Мамонов был при его свите. Острота его замечена. Князь удостоил его своего благоволения, произвел в майоры, и скоро потом Мамонов переведен в Преображенский полк в капитан-поручики. Сделав такой скорый шаг в службе, он опять сел на прежнее свое гнездо у дядюшки и более прежнего оказывал сестре моей всяких угождений. Она, не в силах будучи сопротивляться чувствам своим, изъяснилась с отцом и просила дозволения выйтить за Мамонова замуж. Для дяди такое нечаянное признание был удар жестокий. Он раздражился против дочери, упрекая Мамонова, называл его коварным соблазнителем и, с одной стороны находя родство препятствием к этому браку, с другой -- отнюдь не желая Мамонова иметь зятем, он сбил его с двора и, в правильной досаде за нарушение слепой его к нему доверенности и благодеяний, запретил к себе ездить. После такого стыда Мамонову не оставалось иного ничего, как бежать в Москву и удалиться хотя на время. Прямо из дома дяди он приехал ко мне, переночевал у меня, плакал, рвался и растрогал меня чрезвычайно. Снова мы поклялись в дружбе непреложной и с этим обетом расстались. Мамонов из Москвы писал ко мне всякую почту, убеждал меня примирить его с дядею и наклонить мысли сего последнего к дозволению дочери за него выйтить. Сестра через меня знала все, что Мамонов делает и предпринимает. Не видя ничего соблазнительного в их страсти, потому что она имела предметом свадьбу, я охотно взялся доставлять сестре письма от Мамонова, но успел только одно довести до рук ее. Таким образом поддерживалась любовь их и заочно, в чаянии, что каприз дяди моего пройдет. Случилось и мне побывать в Москве. Тут я увидел новую картину. Мамонов уже имел связь гораздо прочнее, потому что она вела прямо к наслаждению, с одной замужней дамой, которой он в знак доверенности, а более из чванства казал мне цидулочки. Начавши рассматривать моего героя ближе, я нашел в нем пропасть хвастовства, езуитства, высокомерие чрезвычайное и любовь к одному себе. Все сии свойства мне не понравились, но я все, однако ж, не разрывал с ним моей свычки. Скоро потом съехались мы в Петербурге, и там Мамонов появился на высоком театре придворного света.
Когда двор в Сарском Селе, то туда наряжали на караул одного гвардии офицера с командою. Это было в обыкновении. В нынешнем годе отряжен туда Мамонов. Он был росту видного, прекрасный мужчина; полюбился Екатерине, и как она, при всей своей мудрости на престоле, была рабыня своего темперамента на постели, то избрала его в свои ночные сотоварищи. Тот, кто удостоивался этой чести, назывался фаворитом. Им не было счету. Мамонов сменил Ермолова, который также попал из сержантов нашего полку и подержался только год. Первая вывеска, по которой узнавали успех таких молодцев, состояла в чине флигель-адъютанта. Мамонов его скоро получил и сделался полковником, основался во дворце, где ему отвели особые покои, и захозяйничал в спальне у Екатерины. Можно вообразить по характеристике, которую я дал уже о нем выше, сколько шаг такой его возвысил.
Я сведал о том в публике и огорчился, что не он первый меня о том уведомил. Романическая дружба наша давала мне право сего требовать. Когда он был выгнат из дома дяди, он прежде всех со мною разделил свои печали, для чего же, думал я, ныне он не приехал кинуться ко мне на шею и сделать меня участником своего благополучия? Одни опыты учат нас распознавать нравы. Тут я совершенно узнал, что такое Мамонов, увидел в нем тварь низкую, мелкую, напыщенную только собою и с красивым умом соединяющую лукавую душу. Холодность его долго меня огорчала, я не знал еще, что счастие и несчастие суть для дружбы человеческой две атмосферы совсем разные. Однако в самом неудовольствии моем, которое более поражало самолюбие, чем сердце (я уже перестал давно искренно любить Мамонова), находил я некоторый род удовольствия, питая свои химеры. Пусть он превозносится, мечтал я сам в себе, пусть пред ним все раболепствуют и ищут его милостей, я выдержу свой характер, я к нему не пойду на поклон, он никогда не увидит меня в своей передней. Пусть он все для других, для меня он все тот же, и я пред сим минутным кумиром никакой жертвы не воскурю. Так бродила кровь во мне, волновалось воображение! Но кто не раб своих обстоятельств? Увы! И мои принудили меня наладить на другой тон свои поступки! Где человек сильнее надеется на себя, там, обыкновенно, провидение заставляет его почувствовать, что он, как трость, ветром колеблема, весь во власти находящих на него случаев. Всуе мы кичимся своими правилами. Выгоды общежития и отношении все себе покоряют.
Свободное копирование
