Поездка в Россию - 3

 В этот же приезд мой в Петербург мне вспоминается пассаж, произошедший со мною благодаря министру внутренних дел Горемыкину. Однажды я после занятий прилег и заснул у себя в номере на Гороховой улице, как вдруг услыхал стук в дверь. Отворив, я увидел жандарма, который пришел меня позвать от имени генерал-губернатора. Удивившись необычности приглашения от генерал-губернатора, у которого я только что был, я отправился к нему. Как только я прибыл, генерал-губернатор, выпроводив от себя всю прислугу, сказал мне, что имеет мне сообщить нечто необычное, относящееся ко мне. "Поехал я сегодня, как вы знаете, перед завтрашним заседанием к министру внутренних дел. А на завтра было назначено заседание Комитета министров для обсуждения высочайших отметок на всеподданнейшем отчете за 2 года. В этом отчете между прочим сказано было о необходимости введения земства, и это заявление вызвало высочайшую отметку "сообщить подробности особым докладом". Вот об этом-то, -- продолжал Горемыкин, -- я и хотел переговорить с министром внутренних дел".

 Министр же внутренних дел в это время был как раз в постоянных горячих спорах с министром финансов о существе земских учреждений, причем споры эти приобретали неудобный для министра внутренних дел характер.

 "Вот министр, как только я ему заявил, о намерении своем развить эту мысль, прервал меня замечанием, что это с моей стороны рискованное намерение, ибо неизвестно, как отнесутся к нему такие члены совещания, как Победоносцев[1] и Витте. "Да и подготовлены ли вы к этому? " -- спросил он меня, на что я ответил: "ну, к этому мы, кажется, подготовились, и мой чиновник особых поручений Корнилов собрал для меня все необходимые справки.

 -- Ах, кстати, -- спросил министр. -- Кто это у тебя Корнилов?

 -- Я, -- говорит генерал-губернатор, -- постарался вас расхвалить, но министр, выслушав меня, мне сказал:

 -- Вот что, передай ты Корнилову, что министр внутренних дел о нем сказал, что если он не прекратит своих связей, то с ним может случиться катастрофа!

 Я, разумеется, не знал, о каких связях упоминал министр внутренних дел, но полагаю, что Вам эти связи известны, и потому решил довести это все до вашего сведения".

 "Связи, о которых Вы говорите, мне в точности неизвестны, -- возразил я. -- Я могу думать, что министру стали известны мои сибирские связи с ссыльными. Могу также предположить, что он имеет в виду мое сотрудничество в некоторых столичных изданиях, но как бы то ни было, чиновник, пользующийся вашим доверием, не может быть опорочен таким образом. И потому я исполню в этом случае то, к чему я постоянно готов: подам прошение об отставке".

 Тут Горемыкин вскочил, стал меня целовать и уверять, что он этого не допустит. Что в случае, если это далеко пойдет, он готов и к государю ехать и что мне он вовсе не для того сказал, а для того, чтобы я принял меры с своей стороны, чтобы очиститься.

 Мер я никаких принимать не думал, да и не мог, и ближайшим образом разговор этот не имел никаких последствий. Лишь года два спустя, когда я уже подал прошение об отставке и Горемыкин не был уже генерал-губернатором, однажды я посетил его на его квартире (Сергиевская, 50), и Горемыкин, увидав меня, воскликнул: "А, Александр Александрович! Вот я Вас сейчас и познакомлю с человеком, который грозил Вам катастрофой, а катастрофа-то самого его и постигла". И, введя меня в гостиную, в которой сидел Иван Лонгинович Горемыкин, отставленный министр, он обратился к нему: "Позволь тебе представить Александра Корнилова". Но И.Л. Горемыкин, не вспоминая прошедшего, очень сухо со мною поздоровался и ни слова мне не сказал. А вскоре затем и ушел. Этот случай напоминает мне мое участие в "Начале". "Начало" был толстый журнал, основанный П.Б. Струве. У меня сохранилась даже и группа некоторых сотрудников "Начала". Это были: А.М. Калмыкова, М.И. Водовозова, Горький, Струве, Туган-Барановский, Яковлев-Богучарский, Гурович, М.П. Миклашевский, Ласицкий и др.[2], одним словом все будущие провозвестники русского марксизма. К редакции этого журнала принадлежали также Мережковский и Гиппиус[3]. Были приглашены туда и С.Ф. и Ф.Ф. Ольденбурги, хотя и не марксисты, но ничего против марксистов не имеющие.

 Как иногородний сотрудник этого журнала, я мог иметь в нем лишь небольшое участие, однако Петр Бернгардович пригласил меня, даже с некоторым нажимом, так как у меня не было тогда свободного времени, -- дать им статью о земстве. Статья эта была наскоро состряпана и в ней, помнится, я остановился главным образом на полемике между И.Л. Горемыкиным и Витте, не называя их, впрочем, по именам. И.Л. Горемыкин в то время признал своевременным распространить земство на губернии западного края в очень умеренном и сокращенном против положения 1890 г. виде. Это намерение Горемыкина и послужило поводом к нападкам на него со стороны Витте.

 В кратких словах сущность этого спора между двумя министрами заключалась в том, что Витте, явно подсиживая Горемыкина, утверждал, что земское положение, сколько-нибудь свободное, противоречит коренному принципу русского государственного права, именно идее самодержавия. В длинной записке, заказанной им профессору Ярославского лицея Липинскому, он доказывал, что земство в России было введено с самого начала по ошибке и потому постоянно преследовалось администрацией, находившейся с ним в постоянной вражде.

 У Горемыкина ответную записку, не менее длинную, составил СЕ. Крыжановский, и в ней старался доказать, что земство отнюдь не находится в противоречии с самодержавием и что люди, в нем объединенные, только потому и могут действовать, что не составляют "людской пыли". Конечно, он при этом признавал, что земство должно быть всячески укорочено и подчинено властям предержащим.

 Излагая эти две точки зрения в своей статье, я указывал, что в сущности говоря, в данном случае прав министр финансов и что совершенно не прав министр внутренних дел, но в то же время я старался защищить и земство и, насколько было возможно в подцензурном журнале, и общую идею народоправства, которая с земской идеей была вполне согласна.

 "Начало" на четвертой книжке, в которой предполагалась моя статья, решено было упразднить вовсе решением четырех министров, и кроме того министром внутренних дел. У редактора затребованы были фамилии четырех авторов статей, подписанных псевдонимами, моя -- буквой К.

 Струве сказал, что моя статья принадлежит адвокату Демьянову, и таким образом мое авторство не разоблачилось. Лишь впоследствии, на обеде в честь Пушкина, Родичев познакомил меня с этим адвокатом, сказавши: "Позвольте Вас познакомить с вашим псевдонимом!" Четвертая книжка "Начала" так и не вышла, хотя я получил ее неофициальным порядком. На пятой книжке журнал остановился вовсе, и каково же было наше удивление, когда мы узнали, что все время журнал издавался агентом-провокатором Н.С. Гуровичем, который выхлопотал разрешение издавать журнал в департаменте полиции на имя г-жи Воейковой, с которой он был, как говорили, в очень близких отношениях!