Поездка с караваном золота в Петербург - 4

 В Петербурге в служебном моем положении произошла перемена: Безобразов, занимавший должность делопроизводителя крестьянского делопроизводства в канцелярии генерал-губернатора, получил другое назначение и я с 1 декабря вступил в должность делопроизводителя. Но не долго мне пришлось в ней пробыть. К маю 1896 г. освободилась должность старшего чиновника особых поручений при генерал-губернаторе V класса и Горемыкин, желая доставить мне повышение по службе, представил меня на эту должность. И так как мне было при этом вновь обещано, что это отнюдь не изменит характера моих занятий по крестьянской части, то мне не было оснований и возражать против такого представления, тем более, что с назначением этим улучшалось и мое материальное существование и вместе с тем я становился в положение более самостоятельное и независимое от правителя канцелярии.

 Перед самым отъездом генерал-губернатора из Петербурга случился, однако же, один инцидент в Государственном Совете, грозивший опрокинуть все наши труды по выработке поземельной реформы. В те времена считалось установленным, что дело, рассмотренное в департаментах Государственного Совета, уже никогда не перерешалось в общем его собрании. Между тем, в данном случае неожиданно произошло как раз обратное. Почти накануне отъезда генерал-губернатора явился к нему с визитом в моем присутствии старик гр. К.И. Пален[1] и с видом весьма веселым и гордым сообщил нам, что он "опрокинул" наш проект в Государственном Совете. "Это невозможно, что вы там написаль, -- сказал нам гр. Пален, -- я сказаль членам Государственного Совета, что нельзя Государю каламбур подносить". Как выяснилось из дальнейших объяснений, таким каламбуром бывшему министру юстиции показалось то положение, что крестьянам земля отводится в бессрочное пользование, а не в собственность. В остзейской голове Палена такое положение не укладывалось и он на сей раз увлек за собою большинство государственных младенцев Государственного Совета.

 Мы с Горемыкиным было приуныли и встревожились. Вскоре оказалось, однако, что тревога наша напрасна. Во время коронации в Москве состоялось новое общее собрание членов Государственного Совета, в котором вопрос этот вновь был, уже не знаю по какому случаю, причем большинство членов Государственного Совета после объяснений, данных Ермоловым, спокойно признало вполне правильным принцип бессрочного пользования и проект наш на этот раз прошел благополучно и вскоре получил высочайшее утверждение.

 С отъездом генерал-губернатора из Петербурга я мог воспользоваться последним месяцем своего пребывания там, как настоящим уже отпуском, который я и провел в общении со своими родными, а также со старыми друзьями и с новыми интересными знакомыми, из числа которых я более всего дорожил тогда знакомством своим с Н.Ф. Анненским и В.Г. Короленко. С В.Г. Короленко мы познакомились сперва заочно в 1893 г. после того, как я переслал ему, как одному из видных деятелей по борьбе с голодом, свою книжку "Семь месяцев среди голодающих крестьян", на что Короленко отвечал тогда же присылкой мне его книги "Голодный год". Теперь знакомством с Анненским и Короленко я дорожил в особенности потому, что они в составе редакции "Русское богатство" представляли собою менее заядлых народников и стремились оба, как и я, к возможному примирению с лучшими из тогдашних марксистов или неомарксистов, Струве и Туган-Барановским[2]. Им обоим, как и мне, казалась в то время происходившая жестокая распря между народниками и марксистами несвоевременною братоубийственной войной, незаконным междуусобием перед лицом торжествующего общего врага -- бюрократического самодержавия. В наших дружеских разговорах того времени мы вполне понимали друг друга и совершенно согласно признавали очередной задачей дня борьбу всей русской интеллигенции с бюрократическим самодержавием. Впрочем, в социальных вопросах это не мешало нам и расходиться с ними, по крайней мере с Н.Ф. Анненским, который хоть и не был узким приверженцем народнических взглядов на общину, все-таки твердо их отстаивал. С удовольствием вспоминаются мне те несколько вечеров, которые мне удалось в то время провести в их живом обществе. Владимир Галактионович был превосходный рассказчик и охотно рассказывал тогда различные сцены, встречи и вообще впечатления свои из времен своей сибирской ссылки, а Николай Федорович приправлял наши беседы такими остроумными и веселыми юмористическими выходками, которые заставляли всех присутствующих неудержимо покатываться со смеху. Вообще своим блестящим остроумием, своим добродушием и веселостью Анненский неизменно напоминал мне Герцена таким, каким я его представлял себе по его собственным живым воспоминаниям в "Былом и думах" и по рассказам о нем друзей и современников его, вроде Т.П. Пас-сек и П. В. Анненкова[3].