В зиму 1956-57 гг. мне пришлось возглавлять бригаду канавщиков на участке в районе пади Семейной, расположенном на самом водоразделе Главного Сихотэ-Алинького хребта. Внизу, на борту узкого почти пересохшего распадка был срублен неплохой уютный барак, где разместилось 15-17 рабочих, повар и я. Устроили двухэтажные нары. Доставка продуктов была организована из ближайшей деревни Фурманово –, расположенной в 25 км от участка. Там был магазин, где можно было закупать необходимые продукты (в т. ч. и под т. н. «личный забор») и курево, стоимость которых потом высчитывалась из зарплаты.
Сам участок располагался на склонах огромной водораздельной безлесной сопки, продуваемой всеми ветрами, с абсолютной отметкой её пологой вершины более, чем 1000 м. Работе часто мешали обильные снегопады и сильные снежные заносы. Единственным «благом» являлось наличие вокруг сухостоя – рабочим-канавщикам не надо было волочить издалека брёвна для пожогов...
Так и работали всю зиму до марта. Однообразный и монотонный наш быт лишь иногда «оживлялся» неординарными мелкими событиями. Вспомнилось несколько таких.
Как-то, когда закончились все запасы продуктов (пришлось перейти на «затируху» из манки), а наш фурмановский возчик-снабженец всё не появлялся, народ почти что взбунтовался, и возникла идея выйти всем в деревню – набить морду возчику и заодно «отдохнуть», что означало хорошую пьянку, в лучшем случае – на несколько дней - и реальную потерю рабочего времени на неделю (с учётом времени на переход в деревню и обратно, а также восстановление фактической трудоспособности после похмелья)... Этого допустить было нельзя – сгорел бы месячный план выполнения горных работ.
Поскольку одной из побудительнейших причин пойти в Фурмановку было отсутствие курева (которое, обычно, кончается раньше всего – отсутствие его курильщиками, как известно, переносится гораздо тяжелее даже голода -, я горячо «поддержал» мелькнувшую в разговоре идею поискать недокуренные бычки за нарами. Обычно большинство уставших после работы канавщиков, придя к вечеру с сопки и сытно поужинав, укладывались отдыхать на нарах поверх спальных мешков, закурив какую-нибудь «Шипку»... Борясь с дремотой, затем, как правило не докурив, гасили «бычок» (недокуренный остаток сигареты или «самокрутки» из бумаги, набитой табаком) о горбылину нар и кидали его «за голову» на пол барака под нары... Как ожидалось, за пару месяцев работы, там могли скопиться большие запасы «неликвидных» бычков...
На утро следующего дня народ не пошёл в сопку на работу, а приступил к разборке нар и поиску бычков. Операция заняла полдня. Собрали приличную кучу бычков, которые под внимательными и ревнивыми взглядами всех присутствовавших были высыпаны на стол. Мне, как наиболее беспристрастному – некурящему - было доверено поделить выпотрошенный из бычков оставшийся табак и поделить небольшую его кучку на равные доли – по числу курящих. С помощью осколка оконного стекла я и выполнил эту ответственнейшую операцию.
И тут началось... Выкурив со смаком по одной-две самокрутки, народ начал дружно резаться в карты (чего-чего а игральных карт всегда хватало – они были главным источником «культурного» досуга и развлечения для моих канавщиков – наполовину бывших зеков). На кон каждым ставилась пустая оружейная гильза набитая табаком... Страсти закипели. Не знаю, чем бы это закончилось, если бы к вечеру мы не услышали ниже по ключу одинокий выстрел, затем доносящийся в морозном воздухе далёкий звук пофыркивающих лошадей... Так и есть – удача не бывает одной – вскоре из-за поворота склона сопки показался наш возчик с двумя завьюченными продуктами лошадьми.
Радостные возгласы выбежавших из барака работяг естественно перемежались с их матюками и руганью за задержку...
Подъехав к бараку, возчик - пожилой мордвин –, видимо, философ по своему внутреннему духовному складу, в ответ на наши возмущённые реплики и вопросы о причине задержки, глубокомысленно и почти сокраментально изрёк: «кто понял жизнь, тот не торопится», вызвав дополнительный взрыв затихавшего было негодования... Потом объяснил, что возил жену в Ольгу в больницу... Вообще это была занимательная пара: когда супруг сердился, он обзывал её: «чурка ты с глазами», на что следовал обычный ответ - «сам ты дров»... Но вместе с тем чувствовалась какая-то не проявляемая ими внешне тёплая приязнь и внимание друг к другу – что мы наблюдали во время случайного короткого пребывания у них дома в деревне...
Случился также один почти смешной случай, запомнившийся мне. Обычно в короткие зимние дни встававшие рано на работу канавщики одевались при тусклом свете керосиновой лампы, снимая с верёвок повешенную сушиться на ночь над большой железной печью мокрую рабочую одежду и портянки (часто возвращались с сопки в снежных сугробах, идя по колено и выше в снегу). Потом, позавтракав обычно разогретыми макаронами с тушёнкой и попив крепкого чаю из большого ведра, стоящего на раскалённой печи, расходились по своим канавам, расположенным на сопке в разных «аномальных» зонах, где требовалась заверка канавами.
Как–то однажды один из работяг никак не мог найти одну свою портянку – пришлось ему, матерясь, обернуть ногу в полотенце и сунуть её в растоптанный валенок... Наиболее шустрые ушли пораньше, а несколько более «неторопливых», не спеша одевшись и умывшись под полузамёрзшим умывальником в углу барака, сели завтракать. Быстро расправившись с немудрённой едой, собрались почаёвничать...
И тут один из оставшихся, стараясь черпануть со дна ведра густой заварки (был малость чифиристом), зацепил черпаком нечто длинное и плотное –хорошо выварившуюся портянку, которую до этого искал его товарищ и которая – сушившаяся ночью над печкой на верёвке – случайно упала не замеченной в открытое ведро, недосмотревшим нашим поваром... Конечно, чай пить не стали, а повар еле умолил упадавших со смеху мужиков не рассказывать об этом ранее ушедшим, попившим «настоянного» на грязной портянке «наваристого» чайку... В качестве награды за будущее молчание дал каждому по пачке сигарет. Сам же немного отмыл злосчастную портянку от чая, высушил, малость помял и подпачкал – чтобы придать ей «реальный облик» после сушки и подкинул под край нар, в том месте, где лежал спальный мешок жертвы несчастного случая... Свидетели молчали, как водится, до очередного «выхода» в деревню на отдых. Там - после «принятия на грудь» - развязавшиеся языки, конечно, не преминули сообщить всем об этом случае... Но острота «проблемы» прошла и «виновник» - недосмотревший повар - смеялся вместе с товарищами над этим происшествием...
...Обычно зимой я иногда бегал на лыжах в деревню и обратно. Также ходил на охоту - с одолженной завхозом двустволкой - по снежной «целине»: кроме как слабо утоптанной часто заносимой снегом тропы в деревню других «путей» передвижения не было. Как-то заприметив большого изюбря в соседнем распадке, вздумал подобраться к нему ближе. Полагал, что среди густого сухостоя и завалов валёжника зверь передвигаться будет медленно. Тот, однако, огромными прыжками стал удаляться от меня. В охотничьем запале я помчался за ним. Мои лыжи взлетали над огромными поваленными сухими стволами как на воздушной подушке... Но изюбрь преспокойно удалялся от меня, легко преодолевая все препятствия... Возвращаясь не солоно хлебавши назад по своим же следам, я очень удивлялся, как только не сломал себе ноги и шею, пролетая над упавшими стволами засыпанных снегом сухих деревьев...
Но однажды мне повезло: пробираясь на лыжах в густом молодом пихтаче на устье распадка я неожиданно довольно близко углядел молодого изюбря. Тот спокойно стоял на месте, небольшой ветерок дул в мою сторону. Не мешкая, я «приложил» ружьё к плечу и двумя выстрелами успешно «завалил» его. Во время стрельбы тот почему-то даже не шевельнулся. Подойдя ближе увидел только мёртвый открытый глаз и недвижного зверя. Это оказался молодой «шильник» - с маленькими, ещё не ветвящимися рогами. С каким-то смешанным чувством вины - не охотник я, видно, по натуре - всё же вернулся в барак, где в то время находились возчик с вьючной лошадью и завхоз Толя Стражев. Мясо велел ему забрать себе, а шкуру он пообещал обработать в деревне и привезти потом в Ольгу.
Где-то несколько зимних сезонов потом я использовал её при поездках в открытом кузове автомашины для защиты от ветра. А красивого благородного животного – не стало...
Больше я на крупную дичь не охотился, разве что только бил рябчиков и белку...
К концу марта работы на участке были завершены. Я, обычно использовавший на переходах лыжи, забрав только документацию (спальный мешок и личное барахло после вывезли вьюком), погнал в деревню. В основном шёл по остававшемуся ещё на речках твёрдым льдом. Под яркими лучами солнца снег стал быстро садиться. По выходе в широкую долину перед селом пришлось уже идти пешком – лыжи буксовали в рыхлом снегу...
Свободное копирование
