-ХХХ-
…Но Казимир искренно считал, что политика здесь не при чём и считал поведение русских войск просто эгоистично злонамеренным. Такая интерпретация событий, впервые услышанная мною от него, меня тогда очень удивила. Я безуспешно пытался переубедить Казимира…
Любопытно, что в комсомол он упорно не вступал, несмотря на мои, как комсорга, активные попытки его к этому склонить. Парторг Домарев по отношению к этому «единоличнику», не вступавшему в комсомольский «колхоз», вёл себя странно нейтрально – не настаивал вовлекать его в нашу комсомольскую «кагорту». Потом в одной из таких наших «политических» бесед с Казимиром я краем уха запомнил сказанные им вскользь слова о том, что его мать во время немецкой оккупации работала на технической канцелярской работе в какой-то фашистской «конторе», где немцами велись регистрация и учёт финансового сопровождения деятельности поддерживавшихся ими украинских националистических организаций. Несмотря на это, после освобождения Львова нашими войсками вся семья Копачинских, состоявшая из его матери, самого Казимира и, кажется, старшей сестры (отец умер), почему-то не была депортирована в Польшу, как большинство коренных жителей-поляков, сохранившихся в городе после немецкой оккупации. Им было разрешено остаться. Почему ?
Красавец-Львов всегда был средоточием польской интеллигенции, вторым культурно-историческим центром Польши после Кракова. И многие поляки считали город всегда польским, лишь «по недоразумению» расположенным в окружении «быдловских» украинских (точнее, «галицийских» деревень)…
Действительно в 30-х годах прошлого столетия в составе населения Львова, согласно переписи (см. Интернет), преобладали поляки (63,5 %) и евреи (24, 1 %). Число украинцев среди городских жителей составляло лишь 7. 8 %.
Но западноукраинские националисты во главе с их вождём Степаном Бандерой всегда считали город «своим» - украинским - и в своём отношении к полякам ставили их практически на одну доску с «москалями-оккупантами». Поэтому после начала Отечественной войны немецкие фашисты поддержали большинство расплодившихся украинских националистических организаций. Последние создали свои воинские подразделения, в том числе так называемую украинскую повстанческую армию (УПА), боровшуюся за «нэзалэжну» («независимую») Украину.
30 июня 1941 г. ворвавшиеся на рассвете в г. Львов немецкие передовые части, в составе которых действовал украинский батальон "Нахтигаль" под командованием Р. Шухевича, в первые же дни уничтожили более 3 тысяч львовян-поляков и евреев, в том числе 70 профессоров и ученых с мировым именем. В течение следующих недель немецкие «зондеркоманды» вместе с этими же "соловьями" (от немецкого «Nachtigal» - «соловей») зверски уничтожили всего около 7 тысяч мирных граждан, в частности детей, женщин и стариков…
Следует отметить, что в совремённой украинской националистической историографии всячески опровергается участие этого батальона в карательных операциях непосредственно во Львове (в отличие от Белоруссии, где этот батальон оставил свой «неопровержимо задокументированный» кровавый след).
Между прочим, почему немецкие оккупанты дали такое название этому батальону украинских националистов? А «просто потому», что с первых дней войны, в промежутках между карательными операциями, эти «украинские хлопцы» - многие завербованные из жителей различных деревень Галиции – вечерами на привале, отдыхая от дел своих неправедных, любили распевать хором (и весьма «душевно») мелодичные украинские песни. Прямо как соловьи.
Одним словом, «лирические» были хлопцы…
… Как я понял из реплик Казимира, через руки его матери во время работы у немцев, проходил большой поток информации об украинских националистических организациях и их «кадрах». Полученные ею сведения, после освобождения Львова от оккупации, видимо, заинтересовали наши «соответствующие» органы и оказались полезными при выявлении многих националистов из украинского подполья УПА, оставленого после войны в Западной Украине.
Только этим (послевоенным сотрудничеством матери Казимира с КГБ, а, возможно, даже её вербовкой ещё до войны ) я могу объяснить странную «неуязвимость» и «независимость» в поведении Казимира во время периодически накатывавшихся впоследствии (особенно на учебные заведения и различные учреждения культуры Западной Украины) «волн» различных политических кампаний, посвящённых борьбе с разными «измами» («украинским буржуазным национализмом», «гнилым космополитизмом» и «великодержавным шовинизмом»…).
Об этой «борьбе» я расскажу ниже.
…Вася Свержевский... Он был старше меня почти на четыре года. С ним мы жили вместе в общежитии, общались почти ежедневно все четыре года учёбы, ездили вместе на студенческие практики (в Закарпатье и на Волынь). Закончив 10-й класс вечерних школ и, продолжая учёбу в техникуме, поступили в один и тот же Всесоюзный заочный политехнический институт (ВЗПИ) в Москве. Вместе делали курсовые проекты и сдавали экзамены при Львовском Политехническом институте (ЛПИ) по направлению из Москвы, как тогда было принято. Расстались только после окончания техникума, когда Вася уехал работать в Донбасс (хотел скорее начать зарабатывать деньги), а я перевёлся на очное отделение Львовского Политехнического института, надеясь всё же уехать впоследствии дальше, чем он, на Дальний Восток - в более «романтичные» края…
Мой «дальневосточный романтизм» тогда «питался» прежде всего такими прочитанными в юности книгами как «Дерсу Узала» В. Арсеньева и «Последний из Удэгэ» А. Фадеева… Недаром же я потом уехал на Дальний Восток, где прожил и проработал более полувека…
...Деревенский парень из простой многодетной крестьянской семьи, Василий приехал во Львов из глухой деревушки Залесье («Залисы» по-украински) Заболотьевского района Волынской области, расположенной среди болот на границе с белорусским Полесьем. Вася обладал прекрасными душевными качествами – был очень порядочен, добр и отзывчив. Это сочеталось с природным умом и приобретённым нелёгким житейским опытом во время немецкой оккупации. Мы подружились и обычно часто ходили везде вместе, и нас называли за глаза «старый и малый» (с ударением по-украински на последнем слоге - букве «ы»…).
Надо заметить, что Волынь никогда не была под властью Австро-Венгерской монархии - как другие области Прикарпатья (Львовская Станиславская, Ровенская и Тернопольская, относившиеся к Восточной Галиции), в которых всё время тлел фитиль украинского национализма. Волынь после т. н. «разделов» Польши (см. Википедию) всегда входила непосредственно в состав Российской империи (как одна из областей полуавтономного «ЦарстваПольское») и лишь между 1-й и 2-й мировыми войнами оказалась непосредственно под властью Польши, паолучившей независимость после Версальского договора. На Волыни практически никогда не было никаких националистических тенденций и стремления к отделению от России, как в областях Галиции - оплоте бандеровщины в послевоенное время. Польские власти после обретения Польшей независимости от Российской империи (в период 1918-1939 гг) до её окупации немецкими войсками в 1939 г. все годы своего правления угнетали украинских крестьян-волыняков, которые всегда «тянулись к России». Да и религии на Волыни народ придерживался больше православной, в отличие от Галиции, где были сильны позиции католицизма…
Советские войска, вошедшие в Западную Украину в 1939 году, местное население Волыни в большинстве своём встретило как освободителей (в отличие от восточных галичан, стремившихся к созданию своего самомтоятельного государства). Формально (на языке агитпропа) Советская Армия захватила часть украиноязычной территории Польши для «освобождения её от польского гнёта и воссоединения западных областей Украины с Советской Родиной», реально - на основании тайного советско-германского пакта Молотова-Риббентропа о разделе Польши).
Поэтому Василий Никандрович Свержевский был почти «советским» человеком, в отличие от многие украинских хлопцев из бывших «галицийских» областей. Однако он досыта нагляделся в своей деревне на всяких районных уполномоченных, (коих было несть числа), «потрошивших» бедные закрома крестьян-единоличников, выращивавших зерно на скудной болотистой земле Волыни. Насмотрелся, как потом всех в приказном порядке загоняли в колхозы, требуя высоких урожаев в отсутствие всякой уборочной техники и удобрений…
Обладая трезвым и практичным крестьянским умом, Василий был достаточно критичен к непродуманным мероприятиям местных властей и разворачиванию сомнительных политических кампаний по указке сверху… Был принципиален, на собраниях всегда открыто выражал своё мнение, но вместе с тем был достаточно дипломатичен и осторожен, как не раз битая хозяином собака, когда тот «бывает не в духе»… Мудрый Вася знал, когда надо на собрании и промолчать, в отличие от меня, салаги, всегда умевшего на пустом месте наживать завистников и даже врагов, часто с молодой («полудетской») горячностью без особой нужды влезавшего в споры и дискуссии на комсомольских собраниях при обсуждении различных персональных дел…
Благодаря своей «деревенской мудрости» и существовавшей тогда партийной установки на привлечение в руководящие комсомольские органы местной молодёжи, Василия избрали в техникумовский комитет комсомола, где он занял скромное, но достойное (хотя и хлопотное) место – стал ответственным за дисциплину и порядок в общежитии. К его мнению, кажется, прислушивался даже парторг Домарев. Учился он хорошо, был отличником, как и я, мы часто помогали друг другу: он был сильнее в технических науках, я – в гуманитарных.
Но при всём при том мой друг, познакомившийся на своём деревенском опыте с многочисленными примерами «перегибов» местных властей (родственники и многие знакомые в его деревне были репрессированы за мелкие проступки или по ложным доносам) обладал более критическим взглядом на окружающую общественно-политическую обстановку в стране, чем я, совсем «розовый» и восторженный идейный несмышлёныш…
…После производственной практики в 1950–м году на Волыни, где мы работали коллекторами в геолого-разведочной партии, он пригласил меня в гости в свою деревню на «престольный» праздник (в день годовщины освящения тамошней церкви). То, что я увидел тогда, меня очень поразило. Угнетали общая убогость этой затерянной в лесной глуши Полесья деревни, сам вид его жителей и их поведение.
После завершения церковной службы в честь святого - покровителя местной церкви - народ страшно, до дикости, перепился свекольным самогоном - фиолетовой «бурякивкой». По непонятному поводу вдруг завязалась внешне совершенно беспричинная всеобщая и бессмысленная драка. Люди бегали вокруг церкви, гоняясь с дрынами друг за другом и размазывая кровь на своих лицах… Батюшка заперся в церкви, а мы с Василием, от греха подальше, поскорее унесли ноги. Такого «представления» я в жизни больше никогда не видел…
Когда после окончания института я уже работал в Приморье у нас была нечастая переписка с Василием, который, закончив к тому времени ВЗПИ, работал в каком-то угольном тресте в Донбассе. Последнее из полученных мною от него писем, было примечательным: там были слова о том, что он хочет «уходить в науку», потому, что учёные - это каста, не пускающая в свою среду производственников. Видимо, у него с этим были проблемы… Как и – увы (забыл об этом выше сказать) - проблемы с выпивкой. Вася ещё в студенческие годы любил «заложить за воротник». Но как-то держался. В одном из писем написал мне, что излечился, женился. Потом «замолк».
Наконец, жизнь нас совсем как-то «закрутила», мне пришлось переменить место жительства и работы. Я тоже, как и мой друг, «пошёл в науку». Переписка сошла на нет.
Где-то уже в начале 2000-х я «спохватился» попытался найти товарища юности по институтским «угольным» адресам, хотя бы что-то узнать о нём через его родственников, даже искал его адрес в интернете - но все попытки остались безрезультатными.
Как мы небрежны к памяти своей юности и как часто уже опаздываем…!
Если он ещё жив, то дай ему, Господь, здоровья в его 85 лет (в 2013 г), а если нет – то пусть будет ему Царствие Небесное !
Думаю, что Вася и был моим единственным настоящим другом, какие бывают только в юности и которые никогда не забываются, оставляя след в душе и памяти на многие годы…
Свободное копирование
