Полуразрушенную нашу школу, как и весь город постепенно восстанавливали. На разборе завалов работали пленные немцы. Нам, школярам, чтобы активнее ходили учиться, стали к тому времени выдавать ежедневно по маленькой (6х6 сантиметров) белой булочке, которую мы получали только после окончания уроков (поэтому пропускать их было нельзя – «невыгодно»).
Выходя из школы, мы, торжествуя, проходили мимо пленных немцев, которые под присмотром конвоя работали за редкой железной оградой и искоса завистливо наблюдали, как мы жевали свои булочки. Напомню - тогда ещё существовала карточная система - см. главу 7 "В эвакуации" - хлеб и другие продукты выдавали по нормам, которые, конечно, были недостаточны для нормального питания людей.
Некоторые работавшие за оградой военнопленные не выдерживали (им тоже хотелось кушать) - бросались к ограде и жалобными голосами на своём языке просили дать кусок. Вид у них был очень оборванный и жалкий. Один, помню, всегда совал через решётку какую-то замусоленную бумажку, возможно, фото своих детей. Были это немолодые, иногда, видимо, больные люди, которые до своего пленения скорее всего служили в немецких войсках не на передовой, а в каких-нибудь хозяйственных тыловых взводах...
Однажды кто-то из наших пацанов «расщедрился» и кинул за колючую проволоку целую булку. Один из пленных быстро подбежал к ограде, не поднимая глаз, что-то благодарно буркнул, схватил свою «добычу», потом отнёс в сторону, положил за камень в стороне и продолжал работать. Охранник-часовой сделал вид, что ничего не заметил. Мы заинтересованно наблюдали и ждали – что будет дальше. Лишь через какое-то время к камню подошёл другой пленный и, аккуратно разломив булку на две части, понёс её куда-то вглубь развалин дома, который восстанавливали пленные.
Толпа наших «наблюдателей» разделилась после этого эпизода на две яростно спорящих группы – большинство сочло поступок товарища предательством («они наших убивали, а ты их жалеешь»), его чуть не поколотили, но некоторые (видимо, наиболее "эрудированные») пытались объяснить, что среди пленных есть обманутые или насильно мобилизованные Гитлером трудящиеся, такие же рабочие люди, как и наши. На следующий день наши разногласия пришлось разрешать классной руководительнице, смысл речей которой свёлся к тому, что каждый имеет то, что заслужил, и «свою булку» в жизни каждый должен съесть сам…
Как ни странно, но какой-то особой ненависти к этим жалким людям у меня и моих товарищей не было, хотя у многих из нас, как и у меня, фашисты уничтожили многих близких людей. Видимо уже тогда понимали, что в каждом народе существуют разные люди – и плохие, и - нет… Потом, когда уже вырос узнал, что многие немцы боролись против фашизма и в самой Германии, погибнув в фашистских застенках.
Освобождённый менее года назад от фашистов Харьков, в целом, являл собой странное и местами страшное зрелище. Разрушенные от бомбардировок и военных действий кварталы чередовались с оставшимися, на удивление, совершенно целыми отдельными соседними постройками. Было почти полностью разрушено здание многоэтажного «Госпрома» на площади Дзержинского и знаменитый Дворец пионеров, где я бывал с мамой ещё до войны. В 1944 г среди его развалин была устроена «мусорка», куда выкидывалась или сносилась какая-то «оккупационная» литература и бумаги. Я нашёл там, например, целую кучу открыток с марками - портретами Гитлера, которые потом менял на другие марки (в своё время меня не миновало и это кратковременное увлечение – коллекционирование марок…).
Но сохранились здания всех театров – оперного, оперетты, драматических – русского и украинского (с шикарной архитектурой и внутренним убранством последнего). Все они находились в центре города, неподалеку от нашего местожительства, все исправно «функционировали». Я вдруг заделался завзятым театралом. На дневные спектакли в воскресные дни пускали детей, билеты и цены на них были тогда вполне доступны. В результате я впервые посмотрел «Вишнёвый сад» Чехова – в традиционной классической постановке -, оставившей у меня неизгладимое впечатление. О том, как я «сбежал» с этого «сада» из МХТ («МХАТ’а») во время одного из посещений Москвы в 2000-е годы, я расскажу в другом месте. В опере тоже был неплохой по тем временам состав солистов – "Севильский цирюльник» Россини, например, я слушал несколько раз, а арию Фигаро, кажется, запомнил наизусть...
Но, конечно, наиболее восторженно воспринималась мною оперетта – легче всего «усвояемый» в 12-летнем возрасте жанр. В 1944-45 гг. в конце войны в Харьков из эвакуации вернулись и были «сосредоточены» артисты многих украинских театров, в т. ч. из ещё не освобождённых от оккупации городов - Киева, Львова или тех, где театры по тем или иным причинам ещё не работали. Состав артистов харьковской оперетты был очень хорош: сильные красивые голоса (тогда на сценах театров ещё вовсю, как сейчас, не использовались микрофоны) при хорошей режиссуре. Особенно были популярны заслуженный артист республики Пономаренко и молодой Райданов, которые выступали в традиционном опереточном амплуа «простаков». Все оперетты, в том числе и классические - «венские» -, исполнялись на украинском языке…
До сих пор в ушах звучит голос Бони-Райданова: «Сыльва, ты на мэнэ не гниваешся – на тоби, зъиш цукэрку» («Сильва, ты на меня не сердишься – на тебе, съешь конфетку…»). А также мелодичные арии главных героев оперетт: например, отрывок «моя любов, моя вэсна, крим тэбэ в свити никого нэма…» (моя любовь, моя весна – кроме тебя на свете никого нет...). И так далее. В «Холопке» Н. Стрельникова внликолепен был и запомнился «граф Кутайсов»...
Свободное копирование
