Менее известно стихотворение Е. Евтушенко о другой трагедии - массовом расстреле тысяч евреев в Дробицком яру под Харьковом, где погибли мои родственники – бабушка и дядя («Дробицкие яблони», май 1989 г.). Во время предвыборной компании в 1989 г., когда Евгения Евтушенко выдвинули кандидатом в депутаты СССР от харьковчан, ему рассказали о трагедии харьковских евреев в Дробицком Яре, свозили его туда, возможно, дали почитать страницы заметок и воспоминаий, связанных с этой братской могилой. Впечатлительный поэт написал стихотворение «Дробицкие яблони», которое и прочёл перед многотысячной толпой на митинге, прошедшем на месте тех бесчеловечных казней.
Евгений Евтушенко
ДРОБИЦКИЕ ЯБЛОНИ
Лепесточек розоватый,
кожи девичьей белей,
ты ни в чём не виноватый,
на рассвете слёз не лей.
Улетевший с ветки, вейся,
попорхай – ну хоть чуток,
украинский и еврейский,
общий божий лепесток.
Что за слёзы, Рувим Рувимович!?
В мае Дробицкий яр так хорош!
Быть евреем – и быть ранимейшим:
невозможно – не проживёшь!
Если в землю, убитым дарованную,
вы воткнёте в этом яру
вашу палочку полированную –
станет яблоней поутру.
Понад яром Дробицким – яблонные
лепесточечки-лепестки,
словно платье воздушное свадебное,
всё разодранное в клочки.
Человечество, слышишь, видишь –
здесь у сестринской кровной криницы
Сара-яблонька шепчет на идиш,
Христя-яблонька – по-украински.
Третья яблонька – русская, Манечка,
встав на цыпочки, тянется ввысь,
а четвёртая – Джан, армяночка.
Все скелеты в земле обнялись !
Кости в спор под землёй не вступают,
у костей нет грязных страстей,
нет здесь членов общества «Память»,
нет антисемитов – костей.
Расскажи нам, Рувим Рувимович,
как подростком, в чём мать родила,
весь в кровище, в лице ни кровиночки,
выползал, разгребая тела.
Для того ли ты выполз на солнце
и был сыном полка всю войну,
чтоб когда-нибудь в жидомасонстве
обвинили твою седину?!
Все мы – выпавшие
из своих колыбелей – в расстрел.
Все мы – выползшие
из-под мёртвых идей и тел…
…Понад Яром Дробицким осенью,
когда листья горят, как парча,
эту яблонную Колгоспию
охраняют овчарки, ворча.
Мне дороже, чем власть начальничья,
лёгкость яблонного лепестка.
Не люблю я ничто овчарочное –
Спецсады или спецвойска.
Что за слёзы, Рувим Рувимович?
Жизнь – чернобылей череда.
Неужели мы все – под руинищем,
и не выползем никогда?
Выползаем. Задача позорная,
но великая! Лишь бы опять
не смогла бы лопатка сапёрная
выползающих добивать!
Лепесточек розоватый,
кожи девичьей белей,
ты ни в чём не виноватый,
на рассвете слёз не лей.
Улетевший с ветки, вейся,
попорхай – ну, хоть чуток,
украинский и еврейский,
и тбилисский, тоже близкий,
тоже божий лепесток…
1987 г.
«Бабий Яр» был опубликован ранее «Дробицких яблонь». В последнем стихотворении Е. Евтушенко актуализировал тематику общественно-политических будней конца 80-х - начала 90-х годов (в соответствии с требованиями «самопиара» для кандидата в депутаты в эпоху перестройки в стихотворении и возникло упоминание об актуальной проблематике того времени - про общество «Память», о «сапёрных лопатках» - тбилисских событиях – см. Википедию ). И вместе с тем поэт "интернационализировал» тему массового геноцида евреев в СССР за счёт упоминания жертв других национальностей - во избежание излишних упрёков в "педалировании еврейской тематики».
Ф. Рахлин пишет: «при всей аналогии яров - Бабьего и Дробицкого – между ними есть существенная разница: яр под Харьковом – в большей степени «еврейская» могила, чем яр под Киевом, где после уничтожения многих десятков тысяч евреев, оставшихся в украинской столице, два года действовал лагерь уничтожения всех, кто туда впоследствии попадал на протяжении всего периода немецкой оккупации. Евтушенко в стихах о том, первом, яре так и представил его символом еврейских мук: с точки зрения узколобых русских псевдопатриотов - «забыв про свой народ». Теперь, в стихотворении о «втором» - харьковском яре -, опираясь на гораздо менее достоверную версию "интернационального" состава его жертв, он невзначай (или сознательно) уравнял, «разгладил» ступени иерархии нацистского угнетения… В целом же, конечно, дилогия поэта о свирепых «Ярах» нацизма делает честь русской литературе!"
Трагедии Дробицкого яра посвятили свои стихотворения и некоторые другие поэты – мои земляки-харьковчане.
Анатолий Шехтман
ДРОБИЦКИЙ ЯР
От шоссе, под откос – аллея.
Птичий гомон над головой.
Где лежишь ты, бабушка Лея,
Нынче клены шумят листвой.
Рядом дочки твои и внучек,
Мой двоюродный младший брат.
И слезинки роняют тучи
Столько горестных лет подряд.
Вдаль уходят десятилетья,
Тают в мареве, словно дым.
Вырастают другие дети,
Я давно уже стал седым.
Все, что смог унести из детства,
Берегу в тайниках души.
Эти миги, мое наследство,
Так различны и так свежи…
Я гуляю по переулку,
Прячу ручку в руке твоей.
Я жую французскую булку –
В мире нет ничего вкусней!
С бабой Леей мне так уютно,
Так прекрасен он, белый свет.
Славно думается попутно –
Лучше бабушки в мире нет!
Вот уже на пороге школа,
Но разорвана тишина.
Сказка рушится, мир расколот
И названье всему – война.
Балашовка. Теплушек нары.
Загружается эшелон.
Бьют зенитки. Шумят пожары.
Плачет дедушка мой Арон.
Как же можно не внять калеке –
Ну а вдруг обойдет беда?
Вы уехали на телеге,
Чтоб не встретиться никогда.
Мертвых людям судить не гоже,
А увечных, к тому ж, вдвойне.
Сколько нелюдей было, Боже,
На проклятой, на той войне!
Скорбный путь, а за ним – могила.
Шли, объяты кошмарным сном.
Дед недвижный в постели стылой
Умирал под своим окном…
Над уснувшим Дробицким Яром,
Как на кладбище, тишина.
Отпылала давно пожаром,
В Лету канула та война,
Я вернулся на землю предков,
Но былое храню в душе,
Где встречаются так нередко
Харьков детства и Яд ва-Шем.
2003 г.
Зиновий Вальшонок
ДРОБИЦКИЙ ЯР
Увалы Дробицкого Яра
огнем осеннего пожара испепеляюще горят.
В траве и ветках дикой груши
парят расстрелянные души,
горюют, молятся, скорбят.
Вот этот кустик цвета меди
носил когда-то имя Мендель,
он был сапожник и трепач.
Тот одуванчик на полянке
никто иной, как ребе Янкель,
веселый харьковский скрипач.
В ромашке - призрак человека;
библиотекарша Ревекка
вдыхает солнечную пыль.
А там, в круженьи листьев прелых,
танцует вечный танец "Фрейлехс"
босая девочка Рахиль.
"Жиды!.." - предатели орали,
когда толпу фашисты гнали
сюда, на тракторный завод.
Людей в евреях отрицая,
толкали в яму полицаи
калек, и старцев, и сирот.
К
ак вещий символ катастрофы,
мать восходила на Голгофу,
собой прикрывши малыша.
Хор автоматов монотонно
отпел библейскую Мадонну,
Мольбы и выкрики глуша.
Я - тот малыш, и невидимкой
лежу с убитыми в обнимку
в том окровавленном яру.
С презрительной нашивкой "юде"
среди затравленного люда.
Я - мертв...И дважды не умру.
Давным-давно все это было...
Но черносотенного пыла
не оградили реки слез.
Не жаль погромщикам усилий,
чтоб в старом эйхмановском стиле
еврейский разрешить вопрос.
На склонах Дробицкого Яра
от оружейного угара
еще туманится роса.
И тридцать тысяч монолитно,
как поминальную молитву
возносят к небу голоса.
2004 г.
Свободное копирование
